Непрожитая Ницца

Термин этот — Лазурный берег принадлежит французскому писателю, поэту и депутату — Стефану Льежару. Написанные им и изданные в 1887 году путевые заметки сейчас уже не на слуху, да и книга, изобилующая банально-восторженными эпитетами, оказалась не первосортной, а вот словосочетание пережило и книгу, и автора и уже не представляешь те места как-то иначе. Берег Лазурный он Лазурный берег и есть.

Антибскую крепость я увидела на следующий день после прилета уже с земли, с ее стен хорошо видно и Ниццу, и ее аэропорт с длинным языком влтетно-посадосной полосы.

А вот плотное знакомство с главным городом побережья было отложено на как бы потом. В «потом» закладывались и плохая погода, и то, что в общем довольно странно, сама по себе Ницца в Кот-де-Азур меня интересовала меньше всего. К этим двум причинам добавилась простуда, которую я подхватила в Ментоне и Ницца оказалась в остатке двух с половиной дней (что в общем совсем не плохо) забитых насморком, разметанных мистралем и заложенных дождевыми тучами.

Началось все с вечера, я бы сказала знакового, когда подойдя к площади Массены, услышала:

— We are the world, we are the children!

от пролетевшего на скейтборде негра. На бортике фонтана сидел другой негр с двумя маленькими негритятками.

И куда-то, наверное туда же, куда и скейтоногий афрофранцуз, улетели все мои представления о Ницце до и после Серебряного века.

Той в которой Чехов написал «Рассказ незнакомца» и редактировал «Три сестры», Куприн — «Лазурные берега», Набоков — «Дар». И даже Маяковский со всей силой лирики поэта далеко не пролетарского продекламировал:

«Мир в тишине с головы до пят,

Море не запятнится.

Спят люди, лошади спят.

Спит Ницца.»

По правилам самим для себя установленным у ВВ стихи должны идти лестницей, уступами, так же, как спускается к берегу и это город: очень итальянский и очень французский. Очень исторически наполненный и осовремененный по моде последних лет урбанистическими «шедеврами». Утонченный и простецкий одновременно.

Сцена может и не первая, но начнем с нее.

С утра дул ветер — тот самый мистраль. И повезло тем, кто его на себе не почувствовал. Не знаю, 51 километр в час это много или мало и есть ли тут предел, но если бы не капюшон куртки, я думаю, что он сбрил бы мне уши.

Порт Лимпия, названием отсылающий к ионийским грекам, основавшим в IV до н. э. именно в этом месте колонию Никея, окружен охристыми домами, на первых этажах которых все сплошь рестораны и брассери. В них за долго до 11 уже начинают готовиться к раннему французскому обеду.

И было бы в удовольствие посидеть под полосатым тентом, глазея на разноцветные пастельные мелки рыбацких, или просто прогулочных лодок, но погода не располагала.

Спрятавшись за углом дома от все сметавших со стола порывов голодного ветра, пары три французских месье отмечали субботу. На вощеной бумаге, придавливая чтобы не улетела, лежала пара разломленных багетов, стояли стаканы разной степени наполненности и бутылки. Чувствовалось, что мужики квасили уже давно, т. к. под столом покоились несколько пустых 0,75.

— Однако, — подумалось.

Знаменитое райкинское «на часах уже два, а я еще ни в одном глазу» явно было не про них.

Сцена вторая — поисковая.

«Шел трамвай девятый номер по Бульварному кольцу. В нем сидело и стояло» … не помню сколько… очень много человек. Трамвай в Ницце один и номер у него один, единица во всех смыслах. Трамвай удобный, но народу, как и в 9-м номере полно, особенно в час пик.

Едет он через весь город, а я направлялась в музей Шагала, до которого трамвай не шел. Пришлось выйти у железнодорожного вокзала Nice Ville и пройтись в противоположную от вокзала сторону. Улицу обрамляли апельсиновые деревья, с которых подпрыгивая, арабские юноши срывали плоды и кидали на землю. Хотела спросить их на предмет правильности дороги, но поняла, что вряд ли они мне помогут.

Немного вверх, немного налево и вот уже чудо архитектурной мысли, в котором явственно прослеживался израильский менталитет, хотя спроектировал его француз Андре Эрман.

Окружающий музей район Симье, застроенный прекрасными особняками Белль-Эпок, что беззастенчиво демонстрируют основательность прежней жизни, резко контрастировал с приземистым зданием.

Вход не дешев, вроде было 17 евро на прошлый год. И это за то, что французам не стоило ни копейки. 17 полотен «Библейского послания Марка Шагала», так кстати, называется и музей, были подарены автором Франции. История музея не простая и с моральной точки зрения не однозначная. Вроде Шагал хотел устроить постоянную экспозицию в какой-то лазурнобережной церкви, но ему не разрешили, а предложили организовать музей с условием безвозмездного дарения. Меркантильная нация.

Я не была поклонницей Шагала и шла в музей скорее по… ну, короче, шла и все. Но картины меня потрясли и что-то во мне повернули. В них бешенная энергетика. Первобытные яростные мазки и такие же цвета. Ходишь притихшая, а на тебя светлыми глазами Моисея смотрит сам художник.

От пищи духовной к хлебу насущному я перемещалась сквозь череду ресторанов. В одном уже не сажали, во втором испанском поэлью с лобстером поели, в третьем выручили, как всегда, евреи. Суббота — святое дело. Все было хорошо. Не роскошно, но по домашнему и владелец даже говорил на иврите.

Сцена третья — вверх и на кладбище.

В бирюзе залива явственно читались свинцовые оттенки. Он словно был оплавлен по краям, вверху плыли всклоченные, тугие тучи, а где-то дальше, между городом и тучами, зияла похожая на длинную рану, полоса света. Тучи висели так низко, что казалось, что они лежат на макушках зданий.

Был первый, самый боевой день инфлюэнцы. Поэтому, чтобы не давать поблажки организму решила брать штурмом и болезнь, и смотровую Ниццы. Вот уж не знаю 330 ступеней это было правильно? Или все же лучше по-пластунски по 9 метрам гостиничного номера?

Нет, правильно было бы подняться на лифте, про который вспомнилось только сейчас. Виды, конечно хороши и со 165 ступеней, не говоря уже про выше. Лезу я на Замковую гору (холм Шато), а первая смотровая — крыша башни Белланда. Когда-то в расположенной в башне гостинице останавливался Берлиоз. Очень созвучно.

Еще выше, мимо искусственных водопадов.

В полдень вздрогнула от оружейного залпа. Над городом вспорхнул непорочный выхлоп холостого выстрела. Говорят, порядок этот через год после присоединения Ниццы к Франции установил какой-то шотландец — отставной военный, таким образом сигнализирующий жене, что пора обед готовить. Ничего у них там нравы были. Пали из пушек кто ни пожелает: всякие инородцы и иноверцы. Да даже если свои и холостыми.

А гулять в парке Шато очень приятно. Какие-то там живописные псевдо развалины,

ступеньки по традиции региона затейливо галькой изукрашены.

При другой погоде и ином самочувствии удовольствия было бы гораздо больше.

И тут, как это ни странно, ноги меня вынесли к кладбищам: Исраэлит и Шато. В последнее время мне стало казаться что это они меня находят, а не я их. Вспомнился тот моряк, выкупавший кладбищенские места во всех портах, чтобы застраховаться от преждевременной смерти.

Еврейское кладбище было необычным со всех точек зрения. Оно не пряталось от посторонних глаз, и не боялось поругания. Прежние достоинства его нынешних обитателей выставлялись на показ, и что самое странное, на могилах присутствовали фигуры людей и животных, иудейской религией запрещенные.

Люблю я кладбища. Люблю за то, что внутри их стен отступает тщетная суета повседневной жизни. Безгранично здоровые как в моральном, так и физическом отношении люди в первоначальном посыле не любят кладбищ, но со временем, почувствовав единожды покой и уединенность этих мест, а нет едва ли более страшной тяготы, чем постоянно находиться на людях, могут втянуться и даже посещать их с удовольствием и не по долгу.

И нередко, а тому масса примеров, кладбища еще и музеи под открытым небом. Музеи скульптуры, музеи мемориальные. Так на кладбище Шато похоронены: основатель компании «Мерседес» — Эмиль Еллинек и его дочь, незабвенная всего мира Мерседес, автор «Призрака оперы» — Гастон Леру, дочь Матисса, а сам художник покоится на кладбище Симье. Ну и наш… лучше бы он был не наш, товарисч Герцен, да-да тот самый, всероссийский будильник.

Ницца для Герцена город несчастливый. Причем несчастья компактно уместились в два года с 1850 по 1952-й. Сначала жена его Наталья влюбилась в друга Герцена — Георга Гервега, человека женатого. И стали они жить вчетвером с детьми и домочадцами в одном доме. Сожительство это не предполагало сексуальных отношений, однако между Натальей и Георгом интимная близость существовала. Она скрывала, он жене открылся. Ничто вам это не напоминает? А роман другого вдохновителя, из-за которого, в том числе, 5 тысяч соотечественников переселились в Ниццу в 20-х годах прошлого века на долгий срок? Я о "Что делать?" Чернышевского.

Затем в кораблекрушении погибает мать Герцена и глухонемой сын Николай. Чуть позже родами, вскоре после примирения супругов, вместе с новорожденным умирает Наталья.

Драматургия жизни порой замысловатее сюжетной линии художественного повествования. Остается лишь утешаться, что это линия, а не пунктир, и не точки. А может просто никого не надо было «будить»?

Русский дом.

Время — это улица с двусторонним движением: можно узнавать прошедшее в настоящем, и наоборот, настоящее в ушедших днях.

В Ницце сходятся две русских жизни, два менталитета, две России наконец: та которая исчезла и та которая пришла. Существовало три или даже четыре волны российской миграции: первая — климатическая, вторая — за красивой жизнью, третья — вынужденная революционная и последняя — читай вторую.

Российская аристократия потянулась на Лазурной берег за вдовствующей Александрой Федоровной, супругой Николая I и поближе к военно-морской базе Российской империи, расположившейся в Вильфранше. Начали стороиться особняки, скупаться недвижимость, гостиницы, на правах рекламы упоминали российских постояльцев.

«Принцы были повсюду и на все вкусы, в хорошем настроении или плохом, большие или малые», — писал Мопасан в 1888. Русские потеснили англичан, угнездившихся здесь первыми, взяв таким образом реванш в Крымской войне.

Цены на землю и недвижимость подскочили и последствия этого испытали уже их дети и внуки, оказавшиеся здесь после 1917 года.

Маленькие радости курортного существования и наслаждение моментом требовали массу времени. И оно пунктуально подгоняло свое течение под запросы клиентуры. Старое здание оперы, сгоревшее в 1881 году, двести жертв которого покоятся на кладбище Шато, отстроили за рекордные 4 года, устроив главный подъезд не со стороны моря, а с изнанки города, чтобы белокожие аристократки не дай Бог, не загорели.

Не знаю, танцевала ли в Ницце Ксешинская, но пляж ее имени здесь есть. И наверное тогда в бухте Ангелов и правда было что-то ангельское, а сейчас на английской набережной стоит памятник голубому стулу, а его менее счастливые собратья, «спаянные одной цепью», чтобы не потырили, служат местом приложения седалищь.

Если задатья целью, то можно найти дома, в которых проживали кумиры: есть пару мемориальных досок на стенах домов, где жил и писал Чехов, на слуху вилла «Коканд» великого князя Михаила Михайловича, женатого морганатическим браком на внучке Пушкина и сосланный за это в эммиграцию. Можно даже арендовать аппартаменты на rue George Clemtnceau 81 и попробовать угадать в каких из них останавливался на лето Набоков с семьей. Флера того города в современной Ницце не уловить.

Но ожидаемая в ближайшее воскресенье Пасха все же привнесла в это странное настроение свой успокаивающий момент. И была мысль сходить к праздничной заутрене в православный храм Святого Николая, построенный на деньги Николая II в. память о скончавшемся в Ницце цесаревиче Николае.

Среди цветущих сереневым веток дерева, которого в Израиле пруд-пруди, прыгали упитанные сороки, в траве щипали траву непугливые кролики, было тихо, малолюдно и очень уютно. Хорошо было.

Эта церковь и старый город — пожалуй самые приятные места Ниццы, для меня.

Старый город.

Запутаные, узкие улицы, с желтыми домами, пропитанными жарким солнцем,

в которые я попадала почти каждый день той моей поездки: то поесть где-нибудь,

то поискать колбасу на рыночной площади, которой кстати я так и не нашла. Чистый нонсенс. В Ницце нет сырокопченой колбасы! Зато в избытке морепродукты, кои вам в близлежащем ресторане и приготовят.

Мелкие мидии-муля я попробовала в ресторанчике рядом с Кафедральным собором святой Репараты, имени 15-ти летней христианской мученницы, жившей в Израиле, в Кейсарии. Ее обезглавленное тело, брошенное римскими палачами в лодку без руля и ветрил, под чутким руководством ангелов, причалило в Ницце. Отсюда и залив Ангелов.

Но мидии в соусе горгонцолла брать не советую.

Разгула рынков городов прибрежных, пахнущих морем, рыболовецкими сетями с отдушкой протухших водорослей, но и перезревшими фруктами, маринованными оливками и корнишонами, лавандовым мылом и саше я в Ницце не нашла. Не сезон?

Как-то так получалось, что я не добирала по эмоциям в каждом подпункте. Мелкие, казалось бы несущественные детали взаимодействовали друг с другом, многократно, как в резонансе один одного усиливали и в результате получился какой-то странный микст, как этот Нотр-Дам, по образу и подобию, похожий на многое и в результате не имеющий своего лица.

Ницца осталась в памяти болезненной, хрупкой, и даже какой-то несредиземноморской. Только веероподобные пальмы отсылали в страну Лимонию.

Может быть поэтому, не смотря на всю теплоту и красочность ее штукатурок,

яркость и нарядность яхт в порту

в этом рассказе у меня больше всего черно-белых фотографий.

В день перед отлетом я обнаружила, что у меня опять сломался чемодан и пошла его искать под нудным, почти осенним дождем. Мок увековеченный уроженец этих мест — Гаррибальди, уже не казавшимся таким бравым, как в первый раз, когда я его увидела, а с постамента огрызались продрогшие злобные львы.

И тут Ницца, которая раньше казалась маленькой, обнаружила неучтенные пространства. Вдруг показалось, что в эти часы перед отлетом, чтобы изменить мнение о себе, она предоставила лучшее, что имела. И сейчас я не могу о ней ничего дурного сказать, но и того яркого восторга, что оставил Лазурный берег, с его запрятанными в горах маленькими каменными деревушками, ярким Антибом и апельсиновой Ментоной, она не вызвала.

Но, и может это своеобразная память предков или какое-то чувство приемного родителя, желающего усыновить прожитое не тобой, я по ней неосознанно тоскую, хотя и не считаю не особо интересной, или красивой, и упоси Боже, не собираюсь там жить.

Теги: Самостоятельные путешествия