Есть такие… как бы правильней выразиться? — области человеческого бытия, в которых практически каждый индивидуум мнит себя если уж не экспертом, то, как минимум, досконально разбирающимся в вопросе. Баня, рыбалка, футбол, политика, мода, — немного найдется людей, способных честно признаться: «я в этом ничего не понимаю». И это наверное не есть плохо — а как бы иначе люди, еще 10 минут назад незнакомые, находили точки соприкосновения, оказываясь, например, случайными попутчиками, или случайными соседями за стойкой бара…
Обмен мнениями приводит к общению, рождая обманчивую легкую душевную близость. Ничего, что это лишь суррогат общения — по большому счету в нашем, летящем на высочайших скоростях мире, многим на другое зачастую просто не хватает времени.
Казалось бы, и при чем здесь основной, так сказать, объект нашего повествования — Париж? А вот и очень даже при чем. Потому как, во первых, посещение оного навеяло вот эти вот мысли выше, а во вторых — в среде туристической Париж и восприятие оного уже давно сродни рыбалке или футболу. Не побывать там — моветон, нонсенс, что в переводе означает — ну никак нельзя, Париж — туристическая Мекка миллионов, а у тех, кто там все-таки еще не побывал, найдется уйма друзей-знакомых, которые были, видели, рассказали, помогли составить мнение. По большей части, уверенно — неоспоримое.
Купол Пантеона сквозь листву Люксембургского сада.
Ух, как же мы боялись мнений. Любых. Друзья, многократно истоптавшие французскую столицу вдоль и поперек, пресыщено отмахивались — «эх, сейчас Париж уже не тот, что раньше». Кайфа, то есть, меньше, а вот негров афроамериканцев — больше. Другие давали наказы — «непременно, слышите, непременно в Лувр и Люксембургский сад, да не забудьте про Версаль!» Слушали, ага, мотали на то место, где у умудренных опытом, и приверженных столетней давности английской моде, должны находиться усы. И всё больше укреплялись в стремлении как можно меньше соприкасаться с туристической составляющей города, ведь менее всего нам хотелось найти подтверждения или опровержения мнениям пусть дружеским, пусть ценным, но все-таки субъективным и чужим. Хотелось в бешеном круговороте отрывочных сведений и залежалых знаний найти свой, особенный, личный Париж, хотелось ощутить город в себе и себя в городе, хотелось понять его без оглядки на весь немалый культурный багаж человечества, который Париж породил самим своим существованием. Будто с чистого листа. И я так вам скажу, — на наш взгляд нам это вполне удалось.
Повторюсь, у нас не было цели составить о Париже усредненно-объективное представление для всех и каждого, чтобы написать, скажем, очередной путеводитель. Этот город достоин куда как большего, чем сухие справочные строки — он несомненно достоин любви. Мы не станем настаивать на непременности этой самой любви для каждого, читающего эти строки. Париж большой, кому-то нравится, кому-то нет. Поэтому наши отрывочные заметки — скорее мысли по-поводу и без, навеянные шестью осенними парижскими днями, приправленные толикой созерцательности и необходимым минимумом информации…
Начнем?
Nowhere Man.
Попутчиков не выбирают. Уж во всяком случае тех, которые волею купленного билета или посадочного талона оказываются на соседней полке в купе поезда, или в соседнем кресле самолета.
— Hello, man. How are you?
В кресло с литерой «С» на седьмом ряду 318-го «Эйрбаса» компании «Эр Франс» с немалым трудом втиснулся молодой гражданин космополитической наружности и внушающих габаритов. Кряхтя, втиснул между ног столь же внушающий рюкзак. Формальные, ничего не значащие слова приветствия. Отчего нет, многие «сосидельцы» не удостаивают даже этим.
— Thank You, I’m fine.
Вежливость, говаривал бывалоча герой Леонова в «Джентльменах удачи», — лучшее оружие вора. Он тебе «здрасьте», ты ему «привет», — вот и поговорили. Все довольны, улыбки, «передай водичку», словом, сплошной политес.
Дремать в самолете я, к сожалению, не обучен,- сколь бы ранним не оказался подъем, сколь бы долгим не был полет — обреченно мучаюсь в кресле без малейшего намека на сон. Осознавая это свое несовершенство, закинул на ноут первый сезон «Lie to me» с Тимом Ротом, предвкушая четырехчасовое совмещение неизбежного с приятным.
Хочешь рассмешить бога — расскажи ему о своих планах. Попутчику-то смотреть было нечего. У попутчика был Iphone, развлекательные возможности которого были быстро исчерпаны. Не слушалась ему музыка, не смотрелись фотографии — ему хотелось общения. И парень заговорил…
— Now listen, man! What are you looking at? «Lie to me»? Nice movie. What’s your name? Oleg? OK, and your wife? Rita? Я би мог говорить и па руски — мой друзья говорьят, у меня нет акцент. Есть? А говорьят, нет. Я давно уже living in Vancouver, Canada. Years много to come. Я сейчас лететь домой across the fuckin' ocean with the only остановка, right? In Paris. What is your name? Oleg? Ха — I forgot. And your wife? OK, nice to meet you, guys. Я редко приезжай в Россию, но надолго. I visited my mom — look, here’s a photo of us on the Red Square. 4 месяца I stayed here. Лошадей любишь? Do you like horses? And what is your name? Мой брат is living in Barcelona, а я жить Ванкувер, Канада,- the best place on Earth to live. I hate Paris. Харашо, что остановка такой короткая — дальше across the ocean, понимаешь? I hate this city, но тьебе панравится. Ты же for the first time, right? А мама моя живет в Туле — I was born there… Можьет быть прилетим в Париж, and meet somewhere in the bar to drink? By the way — what is your name?
… Он всё говорил и говорил, поминутно доверительно касаясь моего плеча, то вынимая свой разнесчастный Iphone, чтобы показать какое-нибудь фото, то тут же пряча обратно, а я сидел, будто пыльным мешком по голове ударенный, не в силах разобраться в мешанине акцентов, понятий, вопросов. Не в силах понять, какая прихоть судьбы создала этого «человека ниоткуда», потерявшего родной язык, и толком не приобретшего языка приютившей его страны… Что произошло с семьей, которую вот так разбросало — мама в Туле, брат в Барселоне, сам в Ванкувере? Боги мои, как это возможно?
А я не задал ему этих вопросов. Я был вежливо-равнодушен, мне хотелось спать, смотреть кино, обнимать Риту, хотелось поскорее приземлиться, хотелось уже, черт побери, в Париж. Всего, чего угодно хотелось, только бы не слышать этот голос, и не думать о том, о чем думалось. И хотелось немедленно выпить. Позже, стоя в очереди на паспортном контроле (волоокая дебелая негритянка придирчиво допытывалась — где мы будем жить, и просила предъявить обратный билет, провоцируя на очередной незаданный вопрос — «уж не боится ли она, что мы метим на ее теплое местечко?») я наблюдал за нашим попутчиком, который, так же оживленно жестикулируя, что-то доказывал офицеру — кажется, что-то не так у него было с документами… А мы приехали.
Мы наконец-то приехали…
Великий город.
Есть такое расхожее понятие — «великий город». Скажешь так — и всем понятно, о чем речь. Но вот кто объяснит — почему, например, Рим — велик, а Гонконг — нет? Почему Пекин, при всем своем гигантизме и имперском прошлом — село селом, если разобраться, а маленький в сравнении Иерусалим — огромная по масштабам арена мировой истории? Что заставляет сердца миллионов трепетать при одном только слове «Париж», «Лондон» или «Москва»? Богатое прошлое? Да, но не только. У Антверпена, уверен, история тоже ого-го. А вот с величием не так сложилось. Культурное, прости господи за штамп, наследие? Тоже не в последнюю очередь, но… при всей моей любви, допустим, к Флоренции, её я великой назвать почему-то не решился бы. Может, и хорошо, что так — великих городов много, а Флоренция одна. В чем секрет — непонятно. Хотя вот… Для нас величие того или иного города -конечно, в совокупности вышеперечисленного, и плюс, не в последнюю очередь, в его универсальности, в возможности практически для каждого человека, независимо от пристрастий и привычек, чувствовать себя свободно. Чувствовать себя дома.
Нотр Дам де Пари
С этой точки зрения, Париж — бесспорно великий город. В нем для каждого найдется место, и этим своим разнообразием, этой универсальной приветливостью, он подкупает. Это и ярмарка тщеславия, с витринами «Ролекс», «Картье» и удолбанными то ли рэпперами, то ли наркодилерами черного цвета на кабриолете «Бентли», ресторанами «Максим» и «Жюль Верн», что на Эйфелевой башне. Но это и бесчисленные бистро и брассерии с меню по фиксированной цене (очень популярная в Париже штука), это небольшие бары, демократичные галереи нового, актуального искусства. Принимает Париж всех, при этом не теряя лица, не теряя очарования и оригинальности. Во всяком случае, еще не теряя…
Бульвар Сталинград.
Жутковато нам стало лишь однажды — когда забрели мы за какую-то невидимую границу на окраинах Монмартра — и обратили внимание, что город-то остался прежним — тот же вроде бульвар, те же витрины, только вот… и товары на витринах будто подменили — такие они… невыносимо кричащие, что ли, и ресторанчики стали преобладающе ориентальными, скажем так, да и население ощутимо потемнело в процентном соотношении. Мда, пугающе. Но центральные районы города пока эта, с позволения сказать, субкультура не затронула, факт. Не знаю, насколько быстро идет процесс взаимопроникновения, но не хотелось бы, точно не хотелось бы, очень бы это Парижу повредило. То, что выглядит естественно где-нибудь в Африке, в Европе смотрится, как золотой зуб во рту прокаженного…
Купол Дома Инвалидов
Продолжение следует…
