Сахалин. Сиретоко: сакэ икуре-джан*

Короче, мы с майором ОБЭП Прикащевым разгрузили рюкзаки, сбросив часть, как мне казалось, уже лишних, «ибенных»* продуктов, и оставив их в некоем схроне типа землянка с элементами досок и рубероида.

*На зыке айнов: ib’enun — съестные/пищевые (согласно «Айно-русскому словарю по Брониславу Пилсудскому»)

Идти стало веселей, но это состояние компенсировалось монотонностью «картинки», так как береговой ландшафт залива Терпения заметно проигрывал по степени красивости берегу Охотского моря. К тому же, уже привыкнув к обилию водопадов, а значит, и к водоснабжению экспедиции, пришлось нести в руках баллоны с водой — в найденные на берегу пластиковые бутылки из-под воды/пива заливали либо воду из редких ручьев, либо утренний чай. Вода, надо сказать, в основном, текла с низин, с болотистых участков и нередко была с явными признаками соединений трехвалентного железа с растворенными солями гуминовых кислот — гуматами.

Как уже отмечал, однообразный вид берега, с низкими террасами, осыпями, плюс жара — все это как-то не оставило в памяти заметных очагов. В отличие от берега Охотского моря, на пляжах залива Терпения отметили наличие мусора, выбрасываемого морем: обрывки фала, сетей, поплавки, пластиковая тара разных предназначений, «плавник» (обломки деревьев, у меня на родине именуемые «топляком») и обилие бутылок из-под крепких и безалкогольных напитков производства России, Кореи, и стран, где используется иероглифическое письмо (Япония, Китай)….

Среди российской стеклотары доминировали бутылки из-под «Менделеева». Прости нас, дураков, Дмитрий Иванович. Лучше бы в таблице его разбирались как следует, а не неймингом водки занимались… Рассматривая на свет очередную подобранную бутылку с экзотической этикеткой, испещренную английским и кандзи, Климентич тут же выдал порцию местных баек, касающихся неожиданных даров моря. В центре сюжета, как правило, оказывались алкогольсодержащие напитки, bottles с которыми доставались особо удачливым туристам/рыбакам/краеведам. Повезло и военнослужащим. В ту пору, когда полуостров был погранзоной, шляться здесь гражданским не полагалось, тем более что-то там «мониторить», да еще с фотоаппаратами импортного производства — из страны, с которой до сих пор и мирный договор то не подписан… В общем, согласно «волынам» (долгим рассказам то есть) Климентича, камуи моря подбросили солдатикам тем цельную коробку импортного пива. Не иначе, в счастливый наряд тогда попали те, кто, по мнению духов айнов, наиболее постарался в деле борьбы с японскими милитаристами в прошлой своей жизни. А вот початый пузырь виски достался самому рассказчику. Ну, ему то понятно, за какие заслуги айнские камуи перенесли подарок из кубрика некоего судна прямиком к мысу Поворотному, где его и вручили бескорыстному краеведу-историку.

Рассказ сей возымел на меня самое благоприятное действие, и я с особым вниманием стал вглядываться в наскучивший за день монотонный пляж в надежде получить от заботливых духов моря свою порцию виски, или, в крайнем случае, коробку японского пива Sapporo. Но духи были скупы в этот день, 8 августа 2005 года, и мне пришлось довольствоваться эстетическими переживаниями, созерцая дизайн испитой кем-то до дна бутылки из-под Nikka Taketsuru, самого, пожалуй, доброго виски — японского мастера Масатака Такетсуру.

Из органических объектов — ранее живых существ, чаще всего попадались хризаоры — распространенный в дальневосточных морях вид медуз. Чуть позже стали попадаться и трупы высших позвоночных — ластоногих.

Из полезных даров залива Терпения нам досталась монтажная каска некоей компании Thomas, которую водрузили на опаляемую не типично жарким для августа солнцем голову майора. По причине вполне понятной: размер мне не подходил, да к тому же у меня была бейсболка. Следует сказать, что Прикащев собирался в поход наскоро, и не взял даже солнцезащитные очки, благо, летом я ношу с собой запасные — было чем поделиться с другом.

Кроме того, оказалось, что кожа на его лице стала обгорать, так что пришлось содрать лоскут ткани с какого-то смытого с палубы (?) пружинного матраца, прибитого штормом к пляжу залива, и сделать своего рода защитную маску, отчего суровый фэйс майора ОБЭП отдаленно стал напоминать лик черепашки-ниндзя. Так он и шел весь день 8 августа под палящим солнцем, радуя синее небо оранжевой каской, почти сливаясь порой в колышущемся воздухе с террасно-литоральным ландшафтом в выцветшем камуфляже стандарта Jungle…Его след 45 размера даже соревновался со следами некрупных медведей. Думать о них не хотелось, ведь карабин на плече Первухина двигался в это время за километры в противоположном направлении… У Климентича наверняка была пара-тройка баек про местных косолапых, но раскачивать эту тему было лень…

Так и шли — то обгоняя друг друга, то рассредоточиваясь с разрывом метров 100–200… Постоянно хотелось пить, но пили редко — на совместных привалах, затем снова расходились по одиночке. Раньше всех сбежал от Климентича Миша Машарин, уйдя далеко вперед — ему нужно было свернуть с пляжа и пересечь полуостров в узком месте, что он сделал — попрощался с нами до встречи на мысе Терпения, свернув в самом коротком месте — на перешейке Лодочном где-то в районе между озер Низкобережное и Лодочное.

Озеро Лодочное — на самом деле, это две намытые песчаные косы, по 30–90 м, ограничивающие от основных акваторий соленое озеро. Айны, в этом месте перетаскивали лодки, со стороны залива, на охотскую сторону и обратно. Эта самая узкая часть полуострова в северной части — 773 метра. Как уже отметил Первухин в своей части рассказов, причиной странного названия полуострова и его оконечности является принятый историками факт, что 28 июля 1643 года голландский флейт «Кастрикум», под командованием Гуго де Фриза, в поисках северной оконечности Йезо (Хоккайдо) оказался в огромном заливе у берегов длинного и вытянутого полуострова, оканчивающегося мысом, который был назван Патиенс /Patience (Терпение). Распространенная версия возникновения данного названия — голландцам, как пишет Первухин, мешал туман, «противные ветра» и шторм, поэтому озлобленный (от отсутствия дозы — версия Первухина) голландец так и назвал эту часть Сахалина, так и не осознав, что перед ним не Иезо, а совершенно другой остров. Не исключено, что именно обманчивое по виду Лодочное (или как оно называлось более трехсот лет назад), отделенное от Охотского моря и от залива Терпения намытыми песчаными косами, и вызывало напрасную надежду у «терпеливых» голландцев, что это пролив, временно «замытый» (Карта и фото с вертолета озер и Лодочного — см. Первухин С.М. https://www.tourister.ru/responses/id_19148)

Климентич обозначил пункт ночевки — у японского ДОТа (долговременной огневой точки), вроде как традиционной для местных краеведов/историков etc стоянки. Вероятно, по этой причине на подходе к ДОТу стали встречаться лисы, совершенно не пугливые, и, такое впечатление, ожидающие от новых гостей угощенья… Отчасти так оно и было, всю ночь лисы шмыгали вокруг палатки (ладно, не медведи!), оставляя в темноте как бы трассирующие линии отблесков сверкающих глаз. Странное зрелище, надо сказать… Сбросив рюкзаки у вросшей в тундру бетонной коробки, по замыслу японских инженеров, не пробиваемой даже авиабомбой, первым делом я пошел на поиски воды, руководствуясь инструкцией Климентича. Она была на сей раз краткой: «тут рядом, увидишь». Не скажу, что поднявшись на террасу, я удивился, не найдя «рядом» обещанного озерка с чистой водой. Кроме пейзажа с ровным, как доска ландшафтом и мягкими зубцами гор вдали, вблизи водоемов не наблюдалось. Приятно отметив про себя твердую поверхность (после километров пути по литорали), затянутого тундровой флорой то ли бетона, то ли асфальта, я убедился в очередной раз, как быстро природа зачищает следы человеческой деятельности. Когда-то здесь готовились к штурму советских десантников самураи, затачивая клинки, поскольку живыми навряд ли они могли выбраться отсюда.

Теперь на месте бывшего укрепрайона (точнее, противодесантного ротного узла сопротивления) я мирно собирал редкую морошку, и мысленно поругивал историка Виктора Микунова (Климентича), у которого я раз пять спрашивал на походе к ДОТу, если ли где по пути водоемы на террасе… В итоге я призвал Климентича, оставив Саню ставить палатку и собирать плавник для костра, и попросил пальцем показать направление, где могло бы находиться озеро. В итоге, примерно в половине ри (около двух километров) от ДОТа к северу (т. е. мы за водой шли назад, но не по пляжу, а по террасе) мы обнаружили пару мелких озер. Изолированные, низинные озерки, с подземным стоком. Вода была теплая, и было видно невооруженным глазом, как в ней резвилась и кипела протоплазма. Хоть я и учился на географо-биологическом, и даже ленточных гельминтов не брезговал брать голыми руками на лабораторных занятиях, но на предложение крепкого телом и духом краеведа испить озерной водицы, я ответил отказом. Мало ли что? — А завтра в поход. С интересом ожидая превращения Климентича в персонажа известной сказки, после того как тот приложился к органическому бульону, я набрал все пустые 1.5-литровые баллоны что у нас были, и пошлепал к стоянке. Климентич же, вопреки ожиданиям, после испития богатой низшими организмами воды вполне себе взбодрился (заодно и поел?) и принялся рассказывать про сие знаковое место. Слушал я его вполуха, потому как хотелось заварить чай и поскорее завалиться спать, хотя время еще было часов восемь-девять вечера….

Солнце садилось в залив, красное, как в стихах Егора Летова. Климентич покинул нас, заверив, что вполне успеет до наступления темноты выйти на другую сторону полуострова — к морю, где и заночует. Мы уже не спрашивали лишний раз, как он без палатки обходится, и надеялись, что он дойдет до какой-нибудь стоянки, где тормознулся на ночь Миша Машарин. Как и положено малообеспеченному сахалинскому ученому, Виктор Микунов обходился в походах куском полиэтилена, удобного и в переноске, и в эксплуатации (три в одном: спальник + палатка + зонтик). Находчиво, но грустно (это у экс-губернатора Сахалинской области А. Хорошавина при аресте, в том числе изъяли авторучку стоимостью 36 миллионов рублей, а наука на острове может обойтись и простым стройматериаловским полиэтиленом). Перед сном, по обычаю уже, смазали мозоли на ногах йодом, чтобы они не лопались, а подсыхали…

Спать при ночном шторме я так и не научился за эти дни похода, а тут еще степень моей тревожности повысилась от странной находки. Недалеко от ДОТа я нашел лопаточную кость. Повертев в руках scapula homini, я не терял надежды, что скапуля эта не хомини, а кого-нибудь из ластоногих, которых медведи нет-нет, да и вытаскивают из зоны прибоя. Прицелившись, с костью в руках, я тихо подкрался сзади к майору, пока тот возился с палаткой и прикинул, как ее размеры коррелируются с туловищем «хомини». Надежды на ластоногих не оправдались. Сане я на ночь ничего не сказал про лопаточную кость человека, найденную на месте нашей стоянки, обрадовав его возможной уликой только утром. Повертев ее в своих опытных милицейских руках и посверлив следовательским глазом, он предложил закопать ее. И забыть.

Ирам анике, ивам то вам ману

Так вот: и вам и снова вам. :). Это по-айнски будет: «когда в уме прикинул, шесть дней уже пробираюсь» (ir’am ~ an’iќe, iv’am to v’a am man’u). Шестой день «терпеливого» трипа, 9 августа 2005 года встретил, как положено здесь, утренним туманом, расстрелянным затем лучами восходящего солнца. Попив чаю, согрев его на тлеющем с вечера костре, мы двинулись дальше — weiter, weiter, weiter… Не зря. Ой, не зря, рефлексировал я вчера по поводу ластоногих. Примерно в километре от ДОТа, мы наткнулись на тушу сивуча — ушастого тюленя, видимо, совсем недавно выловленного медведем. Вырвав зубами загривок, местный урсус ушел, оставив тушу подтухать, чтобы полакомиться ею позже.

Поозиравшись для успокоения, и не найдя добытчика сивуча, мы почапали дальше — к мысу Космодемьянской, который встретил нас заваленным валунами пляжем. Чтобы не расслабляться (жара спала, идти стало легче), духи места заставили нас в течение часа пробираться через «поле» основных /ультраосновных пород, прыгая с камня на камень. Наконец, «темная полоса» (а основные породы тёмные) закончилась, вновь мы брели по песчаному пляжу, наблюдая сочащиеся болотной водой с гуматами террасы, иногда останавливаясь у ржавоструйных ручейков, чтобы хотя бы умыться… Весь дальнейший пути вплоть до озера Черемхового представлял собой преодоление очередных «полей» черных валунов, «прижимных» мысков, выпирающих в залив, при штормах наверняка не проходимых по литорали… Развлечений в пути не было, поэтому пели песни, ублажая камуи залива. Саня — Высоцкого, я — Майка (Михаила Науменко). Айнским духам, видимо, пришелся по душе дуэт Traveling Minstrels, и в подарок, используя ловкость и мускульную силу сахалинского медведя (тоже камуи, духа) нам подбросили тушу кольчатой нерпы, на которую мы наткнулись, не доходя километров пяти до озера Черемхового. Оно, конечно, спасибо, но вид хладного тюленьего трупа лишь свидетельствовал в очередной раз, в чьих владениях мы находимся.

Уже было за обеденное время, когда мы с Саней добрались до Черемхового, отдохнув взором и телом. Озеро интересно тем, что от залива его, как ранее и Лодочное, отделяет неширокая коса, заливаемая при сильных штормах, по причине чего вода в озере солоноватая. Взобравшись на террасу, заросшую плотным ковром травы с желтыми пятнами красоднева Миддендорфа, и обязательным стланником, я сделал панорамную съемку вида ландшафта озера Черемховое с косой, отделяющей его от залива.

Пообедали быстро, без костра, открыв по банке кукурузы и горошка. Вообще, надо сказать, что после того, как вышли с Туровского, есть почти не хотелось в пути. Организм освобождался от шлаков (сигариллы закончились давно, «Прима» из запасов на ВРМ тоже) и солей. Куртка на спине сверкала полосой вышедшей с потом соли, высохшей затем на солнце. Морской воздух, насыщенный отрицательными ионами, был явно на пользу туловищу, заморенному сидячей работой, неправильным питанием и другими «благами» деградирующей цивилизации. Масса моего аватара уменьшалась, судя по застегиванию ремня со сдвигом «еще на одну дырочку», а программное обеспечение аватара находило приятным сие состояние. Правда, частное употребление воды и усиление водно-солевого баланса отражались на лице — оно было опухшим. Ну да не на праздник идем.

Благостный было настрой внезапно омрачился — с порывом ветра с залива. В памяти всплыли строчки зачитанного в детстве до дыр «Понедельника» (который «начинается в субботу»): «Я обонял неописуемый смрад гнилого горелого небелкового мяса. Раскалённый ветер недалёкого ядерного взрыва опалил моё лицо, а на языке я ощутил отвратительный вкус рассеянной в воздухе протоплазмы». Да, с той разницей, что в отличие от повести братьев Стругацких, здесь протоплазма была белкового происхождения, что, как вы понимаете, ничуть не слаще, скорее наоборот (ведь цистеин и метионин белковой молекулы содержат серу). Источник гниющей плоти обнаружился быстро — в сотне метров от Черемхового в зоне прибоя плавал труп крупного морского млекопитающего, трудно идентифицируемого по причине далеко зашедшего процесса разложения. Саня пытался типологизировать труп как «некое существо из глубин», а по мне так, видимо, при жизни это была косатка, малый кит. Поскольку запах гниющего белка зело вреден для живых, мы поспешно проскочили отравленную зону пляжа. К тому же вода вокруг трупа неприятно бурлила: санитары моря всех видов вносили свой посильный в клад в пищевую цепь экосистемы. Надеюсь, что ко второму пришествию сюда (Первухина С.М.) в 2009 году санитары таки доели тушку.

Спасение было рядом: через пару сотен метров мы вышли к устью озера Чан, окруженному приятным глазу ландшафтом. Не сговариваясь, разделись, и, проваливаясь в рыхлый песок, зашли в озеро. Искупавшись, заметно взбодрились. Легко преодолели неглубокую извилистую протоку устья, и двинули дальше… К озеру Салгир и мысу Топографов, по пути пройдя заваленный продуктами оползня мыс Истомина.

К 10 часам вечера местного времени вышли к мысу Топографов, сразу за которым решили ставить лагерь, ориентируясь на то, что (по рассказам Климентича) возле устья речки Сабельной есть сарай. Был. Решили дойти до устья следующей речки — Вязовки. Там и заночевали. Устье и пойму Вязовки окружали плотные заросли стланника. «Здесь наверняка должны водиться медведи» — перефразировал я известную фразу Рэя Брэдбери. Спалось тревожно. Костер трещал, отпугивая (как мне казалось) четвероногих ночных хищников, прибой бился в палатку порывами ветра. Майор храпел. Проведя ночь в полудреме, я еле дождался утра, чтобы выползти из спальника и заварить чай.

Утро, 10 августа, почти подтвердило мои бдительные догадки: в 300 метрах наткнулись на следы медведя.

Шли дальше. К 9 утра вышли к озеру Байкал. Не буду сравнивать с оригиналом. Как уже писал Первухин, после 1945 года переселенцы с Большой земли переименовывали топонимику японского Южного Сахалина как могли. Далее — устье трех речек, слившихся в одну. Названия речек на карте не подписаны. Далее, на подходе к мысу Обширный — озерцо на террасе, и следы некогда кипучей деятельности людей в защитного цвета форме.

К Обширному вышли часам к двум дня. Взобравшись на невысокую террасу, мы узрели картину «горького пессимизма». Вид брошенной по приказу безголового президента № 1 части радиотехнических войск с локационными установками, радарами, казармами и спецтехникой, вызывал смешанные эмоции, которые тезисно можно вербализировать следующим образом: 1) «Всё сдал, гад, америкосам (обращаясь к тени Ельцина); 2) «Природа берет свое! Не прошло и шести лет, а уже колосятся тундровые нивы там, где топтались бойцы в кирзачах…». Омрачало, конечно, настроение, навязчивая демонстрация картин обреченности и тщетности человеческих усилий, и в частности, брошенная техника (некогда новая) — машины «Урал», набитые радиотехникой, теперь уже, увы, никому не нужной…

Сбросив с плеч станкачи, мы около часа бродили по территории бывшей части радиотехнических войск (РТВ), которые, как известно, «глаза и уши нашей ПВО», цель которых — обнаружение приближающиеся к границам России любых воздушных целей и их идентификация. Снимали часть, по разговорам местных рыбаков, спешно, чуть ли не за сутки. Поэтому ничего демонтировано не было — просто брошено.

Отсняв серию видов мыса Обширного, я предложил Сане перекусить. Отошли на пару км к югу, миновав еще один японский ДОТ… Сидели у края террасы, вяло ковыряясь в банках с «Бондюэлем», после чего нас сморил дневной сон. Спали часа полтора тут же, на траве.

Прикинув расстояние до финиша, Саня предложил совершить марш-бросок, мотивируя тем, что идти можно теперь по террасе, что увеличивало скорость передвижения, а делать фотоснимки можно, не спускаясь с нее на литораль, так как высота террасы всего метр — чуть больше. Решено. В турборежиме дошли до мыса Георгия — часа за полтора-два, по пути свернув лишь к берегу озера с одноимённым названием, благо озеро отделяется от залива неширокой полосой перешейка.

Литораль залива Сенявина мало чем отличалась от таковой же залива Терпения, с той разницей, что чаще попадались следы медведя, ведущие к воде и обратно. Видимо, был сезон ловли тюленей.

Из неожиданных подарков духов моря нами был принят спасательный круг с неизвестного судна. Судя по не раз перекрашенной надписи, круг сей активно использовался белизскими пиратами. Известно доподлинно, что Белиз — государство в Центральной Америке основали британские пираты, которые отсюда совершали рейды против испанских галеонов. Не случайно и его правильное название, приятное и понятное русскому уху — Британский Гондурас, ведь Белизом от стал лишь в 1973 году. Не берусь судить, как этот спаскруг попал в залив Сенявина. Майор Прикащев тут же водрузил его на себя для позирования и увековечивания в истории.

Кита Сиретоко Саки

В темпе двигаясь к заветному финалу трипа, обозначенного вдали туманной колонной японского маяка на мысе Терпения, мы резво взошли по пологому склону на вершину террасы, ибо пляж закончился, и волны залива бились теперь о стену скалы и валуны прижима. Заметным объектом среди буйной травы блестела металлом и крестом могила.

Сняв бейсболку, а Саня каску, мы отдали честь русскому офицеру Андрею Павловичу Налимову, погибшему в 4 милях от берега мыса Терпения в октябре 1889 г., когда он с командой сопровождал реквизированное у американских браконьеров-промысловиков морского котика судно «Роза». Чуть поодаль находилась еще одна могила с крестом в честь погибших моряков с шхуны «Роза». Вообще, история конца 19 века в этих местах (полуостров Терпения и остров Тюлений — в 12 км от него) весьма драматична. Российским морякам приходилось постоянно защищать границы империи не только от военных вторжений британцев, но и вести не менее активную войну с американскими браконьерами, защищая от них не только тюленей, но и местных жителей — ороков (ульта), нивхов, айнов… Подробно события этих мест описаны, в частности, Борисом Шадриным в публикации Под флагом России, во славу державы.

Оставшийся в живых один член команды В. Н. Корсунцев в своем рапорте напишет: «Лейтенант Налимов мог сесть первым в шлюпку и тем самым спастись, но он предпочёл остаться на шхуне с русскими матросами…». Смытого штормовой волной лейтенанта унесло в сторону залива Сенявина — «…один раз показалась голова командира над волнами и он утонул…« — напишет позднее Корсунцев, спасенный местными ороками. Надо отдать должное, свою немалую лепту в дело восстановления исторической памяти о А. П. Налимове и других моряках, погибших здесь в октябре 1889 года внес и участник нашей экспедиции Виктор Климентьевич Микунов. Благодаря его стараниям и изысканиям, здесь на мысе были установлены эти могильные плиты и кресты. Во времена, когда Южным Сахалином владела другая империя — Японская, места эти входили в Часть западного опорного ротного пункта, входящего в состав Противодесантного батальонного узла сопротивления «Мыс Терпения» (см. карту: https://www.tourister.ru/responses/id_19116 ).

Визуальным центром «опорного пункта» логично стал маяк, ныне давно уже не действующий, о чем грустно напоминает сорванный ураганом колпак с маяка, валяющийся в паре сотен метров от маяка. Каждый, кто сумел добраться до мыса, обязательно фотографирует и маяк и колпак, а также иногда фрагмент каменной плиты с вырубленными на ней кандзи: «Маяк на мысе Кита Сирэтоко. Сооружён в августе Второго года Сёва (1927), строитель — Уэно Тэйдзиро» .

В 20–45 местного времени 10 августа 2005 года мы вышли к поселку Мысовая, где ранее размещалась воинская часть (радиолокационная рота). История Мысовой обросла в свое время страшными рассказами о власти «дедов», об убийстве ими командира роты, захоронении тела в прибрежном песке и попытке убийц бежать в Японию. Но об этом мы еще не знали. Как вы можете догадаться, до прихода сюда Климентича (ссылка на описание событий: Юрий Крылов «Кто не служил на Сахалине, тот не знает, что такое СА„).

Мысовая находится на другой стороне оконечности мыса — на берегу Охотского моря. Мы влегкую пересекли вершину перешейка рот залива Сенявина/Терпения к морю, подошли к поселку, где нас встретил лай собак и светловолосый мальчик лет пяти. Дабы не провоцировать псов, мы остановились и попросили мальчишку (его звали Ринат, как позже выяснилось) позвать взрослых. Пришел его отец — Равиль Алмакаев, местный смотритель поселка, удивленный появлением в „забытом Богом месте“ неожиданных пеших странников.

Мы с Саней объяснили ему ситуацию, показали бумаги от администрации заповедника и сказали, что нужно связаться с Первухиным, который ждет от нас вестей во Владимирово. Проверив документы, и убедившись, что в лице Прикащева он имеет дело с представителем репрессивных органов, Равиль провел нас в один из домиков, где мы и расположились. В соседней комнате, обставленной стеллажами и шкафами со старыми советским книгами, мы познакомились с еще одним обитателем мысовой — Володей Хорошайловым. Он провел нас переходами, представляющими собой длинные „внешние тоннели-коридоры“ (в разрезе — буквой П), построенные из дерева, покрытые рубероидом, фанерками и досками, до местной бани, сотворенной, судя по выжженному на доске автографу „Вова“, самим провожатым. Крытые „ходы“, как выяснилось, соединяли все стратегически важные на мысе пункты: домики, туалеты и баньку, вернее, ту коробку из досок и рубероида, которая выдавалась за банно-помывочный комплекс.

Не знаю, где и как мылись военнослужащие, когда тут кипел „дедовский“ беспредел, но мы с майором радостно дивились чуду инженерной мысли нашего человека, который, где бы ни был, хоть у черта в заднице, придумает, как ему более-менее с комфортом помыться, и похлестать соседа по спине веником. Помнится, на Полярном Урале, в далеком 1983-м, за более чем три месяца экспедиции, мы хлестались в перевозной разборной бане вениками из корявых и колючих веток-палок карликовой березы. До сих пор следы от ран. :).

Итак, представляю объект, вероятно созданный по мотивам книги „Сделай сам“. Каркас из бревен, обшитый доской и рубероидом. С тыла приторочена 200-литровая бочка, установленная на „ноги“. Сквозь бочку идет труба, врезанная сваркой. Труба начинается в баньке. Нижний конец трубы заварен, а выше — примерно в 15 см в трубе сделана дырка (вырез), через которую туда заливается солярка. Спичкой воспламеняешь углеводородную смесь через вырез в трубе, труба греется, вода в бочке тоже. Душевой шланг врезан в дно бочки. Один минус — вода одной температуры, но плюс — она теплая. После баньки, просветленные, мы были приглашены за стол, в домик Равиля и его семьи. Угощали нас водкой „Менделеев“ (так вот откуда течение набивает в залив пустые бутылки из-под водки имени великого русского химика! — пришло ко мне пьяное откровение). Татьяна пожарила яиц кайры, колония которых разместилась рядом — на отвесной 40-метровой скале мыса. Как их добыли?

Чудеса инженерной мысли не закончились на бане. На следующий день (а спали мы на полу в спальниках в домике) Равиль и Владимир показали нам местные достопримечательности — из тех, что мы еще не видели: собственно мыс Терпения, кекуры „Два брата“, птичий базар, маяк. Кроме того, ребята по ходу продемонстрировали свою версию апгрейда джипа „Мицубиси“ 1979 года выпуска. Демонстрация проходила на литорали Охотского моря.

Для начала джип легко скатился с трехметровой террасы на вязковатый песок литорали, и даже не перевернулся. А мог бы. Судя по выправленным стойкам и швам под крышей, залитых монтажной (!) пеной, на крышу он падал не раз. Самый спокойный в машине был пятилетний сын Равиля Ринат. Он мирно посасывал пастилку с экстрактом лимонника, пакет с которыми и прикупил в одной из аптек Южно-Сахалинска, и было видно, что для него хард-автотест вполне обыденное занятие.

Пока ребята сознательно крутились на месте, засаживая машину в мокрый и вязкий песок пляжа, я снимал процесс на „Nikon“. Володя вбил лом метрах в десяти от джипа, обмотал вокруг него фал, оба конца которого закрепил в навешенные на передние колеса „лебедки“, и джип, скрипя от натуги, помогая задними — „гребными“ колесами (с приваренными к ним „загребными лопастями“), полез из грязи. Тот же прием с лебедками используется мысовыми жителями для сбора яиц. С той разницей, что на петле фала висит Володя с корзиной, а Равиль стравливает его вниз со скалы. „Отстреливаясь“/отбиваясь одной рукой от возмущенных кайр, сборщик яиц так проходит несколько метров по вертикали, наполняя корзину. Спустя четыре года Первухина, прибывшего сюда с женой, тоже спускали со скалы. Чтоб знал, как не прост и опасен труд птицевода. Пока же джип сплевывая газы, кидался грязью на пляже, из тумана с северной стороны явился знакомый силуэт человека и двумя поклажами в руках и рюкзаком за спиной. То был понятно, Климентич. Он ушел вперед от Миши Машарина, пока тот фиксировал на фотопленку каждый 500 метров литорали Охотского моря… Через пару-тройку часов пришел и он. Мы с Саней тем временем посетили радиорубку, где познакомились с радистом Сашей, представителем одного их сахалинскоих этносов (ульта? нивхов?).

После того, как он рассказал о своей радиослужбе в СА в Прибалтике, где ему довелось покурить хорошего табака, я не мог не задарить ему пронесенную сквозь туманы и шторма сигариллу Clubmaster, произведённую на острове Суматра, привезенную наряду с другими ее собратьями и пачкой „Капитана Блэка“ из Екатеринбурга. Получив в отдарок пачку сигарет „Оптима“ (коими радист был запасен на полгода автономного существования), мы дивились стимп-панковскому антуражу его рубки. „Советский Союз глазами зарубежных гостей“ — так называлась когда-то рубрика то ли в „Правде“, то ли где еще… Саша выходит в эфир каждый полтора часа. И так каждый день. Спал между выходами на связь. Система же маяков опоясывает Россию-матушку отсюда и до самых до британских морей… Как-то так получилось, что мы с Сашей скорифанились, и решили это дело, по обычаю двух братских народов, обмыть. Саша исчез минут на 15 и вернулся с бутылкой водки. Сползающая размокшая этикетка явно свидетельствовала о том, что стратегические запасы особого назначения хранились в неких затопленных подвалах коммуникаций бывшего укрепрайона — батальонного узла сопротивления мыса Терпения чуть ли со времен эпохи Сёва. Стоит ли говорить, какой марки была водка?- правильно, „Менделеев“.

Придя в известное состояние после распития ноль-пятой, Саша предложил мне позвонить домой (напомню, сотовая связь в те годы доступна была лишь где-то в Поронайске, да на Хоккайдо, так что я трубку не включал ни разу за все время экспедиции — не было смысла). Дальше все было как в эпизоде фильма Данелия „Кин-дза-дза“: Саша пальцем ткнул в микрофон: „— Говори сюда“ — Алло! Люся! Ты слышишь меня? — Вовка, ты где? — Я тут. Как ты?.. — Где ты, Вовка? — Я тут, в одном месте. Потом объясню“ Примерно такой диалог, только вместо „Вовки“ — Сергей, вместо „Люси“ — Ксюша… Короче, с рации Саша зашел (через другие точки) в сотовую сеть Урала и дал мне возможность поговорить с супругой. Успокоил я её. Типа все нормально, сижу, пью водку на краю земли: „Впереди нас пустота, позади ваще ничё“ (Егор Летов).

Потом Саша-радист впервые за тридцать лет работы пропустил время эфира, и очень переживал. Успокаивал его как мог. Апофеозом психотерапии стали мои попытки спеть спонтанно импровизированную айнскую песню — на мотив любимой Евгением Леоновым „На речке, на речке, на том бережочке“, обработанной в трип-хоп версии „Karmacoma" бристольцев Massive Attack:

“Ан, а рексчи,

ан, а рексчи Ах унум,

пьуи оровано камуи ай, ам ману.

Сакэ икуре-джан!

Сакэ икуре-джан!

Ан-кусу нэйке,

экоро котан раму р акски-канне!»

Вкратце суть моей песни:

»Мы разводим костер, мы разжигаем костер,

Вдруг раздался шум божьей стрелы,

влетевшей через дымовое отверстие.

Начальнику дайте выпить саке!

Дайте начальнику выпить саке!

Тогда душа твоей страны будет довольна…»

В общем, получилось как у Гребенщикова: народу ни хрена не понятно, но красиво. Чарующие звуки пиджинг-айнского языка возымели действие, радист впал в рабочий ступор, припав к эфиру, а я пошел подышать воздухом всех ветров. Душа страны была довольна.

На следующие сутки, 12 августа в 5:40 утра местного времени мы погрузились в лодку /катер «Амур». Мы — это: Саша Прикащев, Миша Машарин, Виктор «Климентич» Микунов, я — Сергей Новопашин и Равиль Алмакаев — капитан, штурман и рулевой. Весу добавляла запасная бочка (на 200 л) с топливом.

Вообще «Амур» рассчитан на перевозку пятерых человек, но хотелось верить, что еще двоих (т. е. чету Первухиных) «боливар» вынесет. Саша-радист, дымя «Оптимой», провожал нас темным, как ночь, ранним сахалинским утром. В море было тоже темно, шли по навигатору, обходя также места дислокации рыбацких сетей, о чем Равиль был осведомлен, и стаи косаток, размер одной особи которой сопоставим с размером «Амура». Через час посветлело, но ночь сменилась туманом. Вновь спасал навигатор. Я дремал, сидя на большом рыбацком поплавке, похожем на мяч для регби (увеличенный раза в два-три — не иначе как игры гигантов), обдуваемый утренним бризом и грёзами о будущей счастливой жизни. Часа через два мы пришвартовались во Владимирово. Попрощались с добрыми, пьяными с утра рыбаками и работниками кордона, забрали Сергея и Таню Первухиных, и отчалили…

По светлому я и Первухин сделали фотоснимки из серии «мы в одной лодке», и к 11 часам местного времени вышли к порту Поронайска, старый японский маяк которого вновь встречал нас — теперь с моря.

Так мы совершили правильное алхимическое путешествие: сухим путем шли вперед, «влажным» — возвращались назад, подобно Николя Фламелю, разгадавшему тайну «Книги Иудея Авраама», и совершившему паломничество из Франции в Испанию и обратно. Как в этом, так и в нашем случае, никто не может доподлинно утверждать, было ли это путешествие реальным или гиперреальным, или тем и другим одновременно. Знают лишь камуи. И это заставляет меня грезить дальше — в ожидании нового путешествия.

Теги: Самостоятельные путешествия