Сахалин. Усетуру кампа

Итак, мы продолжаем Karafuto-trip, и вслед за мастером прохождения прижимов по ночам (т. е. Первухиным) также отметим знаковые точки общего маршрута, а затем, непосредственно опишем тот участок, который достался для прохождения и мониторинга мне и Александру Прикащеву. Двигаясь гуськом по литорали Охотского моря, я с Климентичем замыкал цепочку. Тут надо вкратце напомнить, и сказать, что поскольку изменились условия обследования берега (см. ч.4), то в наши обязанности входила фотосъемка через 500 м. Объектами съемки являлись: состояние литорали и устьевые участки рек, осыпи, выходы пород, мусор (его состав и происхождение) и др.

Согласно вынужденно принятому варианту B, маршрут по полуострову Терпения (собственно территории Поронайского заповедника) был разбит на четыре сектора. Первый сектор — от устья Борисовки (с севера на юг по берегу Охотского моря — проходом через полуостров в районе ВРМ с выходом на Туровский рейд — берег залива Терпения) вся группа из шести человек проходила вместе. По этой причине, я много не снимал на свой «Nikon», экономя батареи и флэш-карту, а идущий во главе группы Первухин снимал все подряд своей «Минолтой». Второй сектор: с юга на север от рейда Туровский до Владимирово выпал чете Первухиных. Третий сектор: Климентичу (Виктору Микунову) и Михаилу Машарину вменялось следующее — дойдя примерно от мыса Пята (в заливе Терпения), после чего выйти на другую сторону полуострова к Охотскому морю и спустится на юг до мыса Терпения… Туда ж к мысу должна выйти и четвертая группа (я и Саша Прикащев), пройдя по берегу залива от Туровского рейда до Final Destination. Затем, обе группы, с мыса Терпения должны неким образом телепортироваться до поселка Владимирово, слиться там с прибывшей туда четой Первухиных, переместится до Поронайска, а затем до Южно-Сахалинска. Несмотря на то, что Первухин подробно описал приключения на мысе Беллинсгаузена, хотелось бы оставить и впечатления неофита-уральца, впервые ступившего на остров и берег Охотского моря.

Мыс Беллинсгаузена

Мыс был открыт в 1805 году первой русской кругосветной экспедицией на шлюпе «Надежда» под командованием тогда ещё капитан-лейтенанта Ивана Фёдоровича Крузенштерна (1770 — 1846) и назван именем участника экспедиции лейтенанта Фаддея Фаддеевича Беллинсгаузена (1778 — 1852). Японцы называли этот заметный, выдающийся в Охотское море мыс «Анаива Мисаки» Anaiwa misaki, где «саки» и есть «мыс», а собственно название, скорее всего айнское, только прописанное иероглифами (кандзи).

Итак, 4 августа 2005-го. В минутах 20-ти тихого хода от Борисовки на высокой террасе (метров 30) виден т.н. автоматический маяк Беллинсгаузена, расположенный, кстати, на широте 49°30´ — всего в 30 мин. от бывшей границы Японии (губернаторство Карафуто) и России-СССР (Северный Сахалин). Необходимость в установке маяка на мысе Беллинсгаузена объясняется, как пишет специалист в этом деле, Ю.Шухин, «отсутствием каких-либо зрительных средств навигационного оборудования на побережье Сахалина от маяка Терпения до маяка Низкий на протяжении 88 миль (163 км)».

Когда идешь, спускаешься с севера — от устья речки Борисовки, мыс уже виден. Даже сквозь утренний туман, если тот не очень плотный… Угловатая конструкция с прорубленным окном — примерно так «Беллинсгаузен» видится издалека. И становится некоей точкой, до которой нужно дойти… Как маяк. Понятно, идти приходится по литорали — «прибойной» части моря: справа — скалы стеной, слева — вода…

Подходя ближе, видишь, что «конструкция» становится похожей на согнутую клешню трансформера, а в «окне» есть подобие менгира — почти вертикально стоящий камень…Еще ближе. Обходя «клешню» слева, открываешь, что она (клешня) состоит из двух согнутых, упирающихся в песок пляжа «пальцев»… Первым делом, выйдя на пляж, забросанный ламинарией и плавником, я решил, как человек с Большой земли, и видевший «морскую капусту» только в банках или в замороженных брикетах, попробовать так сказать аутентичный продукт — свежие слоевища бурой водоросли — ламинарии, выложенные прибоем на километры вдоль линии моря. Вероятно, в тот момент я был похож на актера-некрореалиста Сергея Чернова, который на одном из концертов курёхинской «Поп-механики» терзал зубами дохлого осьминога, а потом долго блевал за сценой черным мясом… Хоть мне и не доводилось ранее пробовать на вкус бумажной целлюлозы (работая в издательстве), но почему-то в момент дегустации даров моря пришла мысль, что так наверное, ощущается макулатурный картон плотностью не менее 250 г на метр квадратный, хорошо просоленный и перченный…

«Её ведь сначала отваривают» — на сей раз кратко прокомментировал мои попытки отравиться заботливый и внимательный Климентич. Прополоскав горло водой из Борисовки (запасённой в пластиковых бутылках до первого водопада), я тут же, у самого цара — устья (айн.) речки подобрал отшлифованную морем узловатую палку, размером с трость. При жизни палка была видимо молодым деревцем — немного выделялся небольшой комель с наметившейся развилкой отсутствующих корней. Про ветви я молчу — всё чисто. Очень удобная «трость» для передвижения по литорали моря, скорость по которой не превышает половину ри* в час.

*1 ри = 3,927 км (яп.)

Что меня торкнуло, не знаю, но появилось четкое понимание, что нужно сделать. Что я и сделал: а именно — в растрескавшуюся на комле древесину воткнул перо, принадлежавшее ранее какому-то пернатому хищнику и раковинку гребешка, диаметром примерно два суна.**

** 1 сун = 3,03 см (яп.).

Теперь я точно знал, что дойду — неважно куда. Символы стихий (дерево — земля, перо — воздух, раковина — вода), соединенные властью духов и моим намерением в одно целое, сделали мой Magical Mystery Tour именно волшебным и мистическим… Мое мистическое чувство (благоговение) — по айнски: cikor`amo возымело действие.

Все были довольны: тегуеку — «Хозяин моря», репун камуи, мелькнувший вдали — за полосой камней, в открытом море — янке сотки блестящей, как антрацит спиной косатки, и мэтотус камуи, бог леса и гор…он же кимерок камуи — бог, сидящий в горной тайге… Во всяком случае, он в образе медведя нас не тревожил, оставляя лишь по утрам на влажном песке в полосе прибоя свои следы — пятьдесят какого-то размера…А однажды оставил надкушенного в загривок сивуча, и придушенную нерпу, но это было уже в другом месте — с той стороны полуострова Терпения.

Перефразируя А. Вознесенского: «По утрам, надев трусы, не забывай заглядывать в таблицу приливов»! Да, да…Отправляясь в путь по побережью моря/океана следует руководствоваться, кроме топографической карты, и таблицей приливов. Рассчитывая график путешествия, правомерно соотнести период приливов со временем перехода через места, которые получили название прижимов.

Как правило, сие двусмысленное название получают гряды скал нот, в большинстве своем на мысках энтрум, выступающие в полосу прибоя. Понятно, что по прихоти «геологических камуи» (мой термин) — местных скальных божеств, прижимы могут иметь вид россыпей, гребней, или просто быть стеной огромной скалы, испытывающих нагон воды… Поэтому первая задача туриста с большим рюкзаком — выбрать оптимальное время прохождения, когда нагон воды минимален, и вторая — внимательно посчитать прибойные волны и суметь проскочить после 8-й и 9-й по счёту через нагромождение камней, омываемых холодными языками атуи — моря… В идеале — сухим вошел в зону прижима, сухим и вышел.

Немаловажное значение имеет обувь, её размер, форма рифленой подошвы, тип (ботинки-берцы, сапоги, тапки, кеды:))). Кстати, о кедах: неудобно. Лично меня спасали китайские кроссовки за 200 рублей, размер которых был на один больше моей стопы, и как ни странно, купленные за 30 песет (до введения евро) на пляже Коста-Брава сланцы с застежками на липучках. Правда, у них оказался один минус — быстро набивался песок, но в случае, когда вся обувь уже промокла и сушится, болтаясь пристегнутой к рюкзаку, это был хоть какой-то выход…

Надо сказать, передвижение по литорали процесс несколько забавный. По причине того, что плотность песка была ровно такой, чтобы чуть проваливаться (а с рюкзаком массой 35–40 кг это легко), то скорость ходьбы от этого заметно снижалась. Легче идти было по слегка подсохшим дорожкам из ламинарии, но именно слегка — по мокрым, недавно выброшенных прибоев идти скользко, а по высохшим, ломким — некомфортно, из-за набивающейся в обувь трухи… Впрочем, мой опыт мониторинга морских побережий посредством длительной по ним ходьбы недостаточен для полноценного суждения. Как сказал Genosse Первухин: «Каждому берегу своя обувь». Итак, прижим у мыса Беллинсгаузена, который мной ошибочно посчитался за мыс Минский (он действительно есть, но чуть дальше)…

Туман. Белые хлопья прибоя, взлетающие при ударе волны вместе с осторожными бакланами… островерхие черные скалы, с обильными белесыми подтёками — следами гуано, оставленного пресловутыми бдительными птицами. Я шел предпоследним, отстав, разглядывая и снимая на Nikon малые геоформы: сначала — странного вида мега-плюшку, округло-угловатую, и будто бы наполненную орехами, вроде как нечто вулканическое. Затем — вертикальную истуканообразную скалу, и перед прижимом — поставленный почти на грань каменный параллелепипед, наклоненный в сторону моря.

За мной шел «Климентич» — Виктор Микунов, руки которого, к несчастью, были заняты сумками: в одной кофр с видеокамерой времен конца 1980-х, в другой — фотокамера… Короче, снаряга не по туристским понятиям… На удивление, первый раз прижим у Минского я проскочил «влёгкую», и было, уже расслабился, потянувшись за «Капитаном Блэком» (в те годы я еще покуривал), но окрик Климентича заставил меня вернуться. Не успев скинуть свой рюкзак, закрепленный на поясе, мне все же удалось выхватить из рук у прилипшего на камне Клементича его реликтовый кофр и фотоаппарат, тем самым дав ему возможность держаться за камни руками…

Но время было упущено, и волна таки достала нас… Главное, были сохранены от воды идеологически важный кофр и фотокамеры с историческими кадрами. Мы же, счастливые — измазанные бакланьим помётом и мокрые по пояс, оперативно меняли обувь… Надо было еще догнать матёрых туристов, которые уже разбивали бивуак у устья речки Устья, а также по ходу успеть отснять на фотокамеру выходы зеленой яшмы — у следующего прижима — стены. Размокший «Капитан Блэк» исчез в пене возникающих при откате волн водоворотах…

Первухин радостно обозвал нас «турыстами». И был прав… какие сланцы? какой там подсчет волны? «На александровском берегу например, без башмаков можно ноги оставить, — резюмировал начальник отряда, — там сплошные прижимы, по типу Беллинсгаузена — Минского, только по 10–20 км сплошной полосой, и по пояс в воде и по шею». Так что наш переход был попросту «детским садом»… Пройдя следующий прижим — вдоль отвесной скалы (здесь снимал Первухин — см. его рассказ и фото), мы с Климентичем вышли к Устью, где уже горел костер и готовился обед, а наши соратники, как сказали бы сахалинские айны:`ankomavaxci — «жадно ели».

Обсохнув, и благодарно выслушав шутки по поводу посвящения в группу прижимных туристов :), я сменил обувь, и отряд двинулся дальше.

Пройдя около чудесного вида 12-ти метрового водопада, мы наполнили фляги, умылись, сделали фотосъемку. Следующая остановка — на берегу бухты у очередного стана. Затем — снова водопад, метров 14–15 высотой, и к вечеру вышли к т.н. «Священному камню Тонци/Тончи», где и заночевали.

Вода кончилась, поблизости было где-то русло реки Вестовой, куда и отправились Первухин и часть отряда. Начальник сделал отличное панорамное фото (выложено в его части рассказа) и принес воды. Спал плохо, несмотря на усталость. Саня (Прикащев) и Климентич отважно свистели в четыре сопла, а не знал, как или чем умилостивить штормовых камуи, обрушивающих на пляж у Камня Тонци волну за волной… Видимо, сахалинские соратники привыкли к звукам прибоя, но я вырос вдали от аэродрома.

Сон все же брал свое, и в предутренней дреме в мой сон пришел какой-то шаман в хаори из волокон крапивы. Похож он был на Бориса Гребенщикова на пенсии, к тому же и запел его голосом: «с мешком кефира до Великой Стены…». После чего невнятно что-то пробормотал, похожее на русское «аккуратно, куякус», махнул сморщенной дланью и дематериализовался, как и положено духу-шаману. На всякий случай я запомнил про куякус, и решил быть осторожней в пути.

Только позже, уже дома, в Екатеринбурге, разбираясь в «Айнско-русском словаре» Б.Пилсудского, я обнаружил, что тот сахалинский дед из сна просто сетовал, что «поздно ночью даже я спать не могу» — по-айнски: kes ukurant okse ~ ankojakus.

К слову, история с легендарным народом Тончи (тонци, тонцы) — букв.: «человек», «настоящий человек», напоминает один в один сказания об уральской чуди и ямальских сиртя/сихиртя. Только если в первом случае, чудь с приходом на Урал угров «ушла под землю, в гору», сиртя — с приходом самояди и хантов «ушла в сопки», то тонци «ушли в море». Последними, кто их видел, были айны, которые пришли с Хоккайдо, теснимые японцами (см. Сахалин. Сакарэйн-мосири — Волнообразная Земля), и помогли этим тонцы «уйти к предкам», часть при этом ассимилировав.

То же самое позже происходило и с айнами, веками боровшимися с нихондзин (японцами). Правда, хоккайдская популяция айнов теперь охраняется. На Сахалине же археологи до сих пор находят предметы материальной культуры тончи, в том числе и остатки крепостей. Устные сообщения, полученные в частности Б.Пилсудским (см. Сахалин. Урал — Карафуто: Эйокеста) от сахалинских айнов, показывают о том, что у тончи были каменные орудия, горшки из глины и лодки, подобные нивхским. Они жили в землянках, не держали ни собак, ни оленей, одевались в одежды, которые им давала охота и морской промысел, а также торговля с маньчжурами. Утро встретило почти штилем, ярким солнцем.

Закатная и ночная хмурь рассеялась, как и не было её… Первухины вскарабкались на «священный камень», уж точно не в поругание вымершему этносу, но восхищаясь им, и тем самым выражая свой, варварский восторг духу местности, где я их и запечатлел на «цифру».

Вестовая — Долгое

Утром, 5 августа дошли до устья Вестовой, форсировали ее вброд, и вышли к очередному рыбацкому стану. Я не спрашивал, почему в заповедной зоне идет интенсивный лов лососевых, ответ был очевиден — маржа с добычи сахалинской нефти кормила лишь верхушку пищевой цепочки местной популяции социальных паразитов, а остальной же пипл жил как мог. А мог, в том числе и быть допущенным к рыбе и к ее икре, за счет которой, худо-бедно кантовался до следующего сезона. Мне ли судить? Тем более, большинство встречаемых нами рыбаков, скупясь на эмоции, все же были людьми радушными и угощали нас своим нехитрым провиантом в виде чая с сахаром, хлеба с маслом и икрой. Впрочем, не исключаю, что на них больше действовали некая майорская харизма Саши Прикащева, подкрепленная фаллоцентрическим стволом первухинского карабина.

На отмели, в устье Вестовой которой нашли камчатского краба, не успевшего стать добычей местных лисиц…

Итак, жизнь удалась! Во второй раз. Я имею в виду еще один акт поедания красной икры ложками. После угощения на стане у Борисовки после нескольких дней пути энергия живых икринок разошлась по организму, который уже требовал новой порции… Так недолго и «подсесть»… Меню было обычное на станах в период путины и состояло из: белого пышного хлеба, испеченного в электрической минипекарне, сливочного масла, чая черного с сахаром и красной икры, подаваемой исключительно в глубокой посуде, типа «Тазик малый, эмалированный. ГОСТ 24788–2001» .

Рыбаки на стане у Вестовой накормили, напоили, даже в баню кто-то из отряда успел сбегать…

Сказать, что речка Вестовая, берега которой заросли типичной для Дальнего Востока флорой, такой же обильной как во влажных тропиках, течет в живописной расщелине… — ничего не сказать… На берегу ее и находится стан.

Вид отсюда на окрестности также хорош — особенно в северном направлении, где вдали высится гора Безымянная, ну и ясное дело — море, открытое море — янке сотки — на богатом языке народа айну. Судно, стоявшее в нескольких милях от берега, тянуло по виду на плавающий рыбзавод, да так оно и было.

После душевных разговоров о ситуации в стране, нам задарили здоровенную кету, посадили на плавсредство, носящим на острове традиционное туземное название кунгас. По сути — это обычная лодка — или «беспалубное парусное рыбацкое или транспортное судно прибрежного плавания», лишь в XX веке снабженное подвесным мотором.

Получив с нас две тысячи рублей, хозяин стана дал нам в аренду кунгас и рулевого — кунгасмена (термин мой) к нему. Выйдя в море, мы миновали мыс Гвоздева и протоку озера Долгое, которую форсировать по литорали мы не смогли бы: вброд она не переходима в это время. Причина банальна — рыбаки гусянками ГТТ расширили устье протоки из озера с понятной коммерческой целью — чтобы горбуша могла зайти в озеро и втекающую в него речку без всяких преград. Кстати, мне как биологу по образованию, было интересно: а что делает рыба, когда устье речки, где она родилась, закидало песком при шторме (такое сплошь и рядом случается), и вода лишь просачиваясь сквозь песок, уходит в море, а перед временной плотиной возникает озерцо. Рыба чует «свою», родную воду, а войти не может. Так и стоит тысячами горбов в зоне прибоя, хоть руками ее бери. Как ответил знающий свое дело Климентич, так рыба может стоять неделю и более, а потом уходит в другую речку.

Высадившись за полкилометра за устьем протоки озера Долгое, мы поздоровались с очередными добрыми, но менее приветливыми рыбаками стана Поповский. Свой лагерь мы разбили южнее стана на берегу высохшей речки, доходившей когда-то до моря.

Начальник экспедиции поручил нам с Климентичем быстро сходить до Долгого, отснять необходимые по задаче места, объекты, пока светло. Ближе к озеру литораль все резче отделялась от террасы сплошной стеной скал примерно 40 метров, подножия которой заросли неопределенным сходу кустарником, стлаником, рябиной бузинолистной (Sorbus sambucifolia), ирисом и красодневом Миддендорфа (Hemerocallis middendorffii), пузыреплодником калинолистным…

Горбуша в озере водилась. Вернее, было видно, как она заходит в озеро, и идет дальше в реку.

Вечером я готовил кету, подаренную на Вестовой. Было жарко, казалось, что мы в пустыне. Высохшее русло из песка усиливало впечатление. За водой снарядили Михаила и Александра. Рыбу ели с песком и углями. Кеты хватило пятерым мужчинам, одной женщине и, вероятно, тем лисам, что приходили ночью на продовольственную разведку.

Утром, 6 августа, по причине привычного для меня ранней побудки, я дождался пробуждения шефа, и предложил ему вариант: я пойду первым, и к обеду, найдя подходящее место с водопадом, устрою привал, костер, первое и второе на обед. Посчитав, что так будет быстрее и экономнее (?), шеф дал «добро», и я двинулся от Поповского. Климентич увязался за мной. К 13 часам сахалинского времени мы дошли до водопада, метров 15-ти, который, падая к подножию горы Полкан (?), давал ручей, именуемый Чкаловским (?).

Пока я забирался поближе к вершине террасы, Климентич разжигал костер, благо сухого плавника на литорали немало (кстати, даже топор не брали с собой), в предчувствии обеда. Увидев с высоты террасы идущих быстрым ходом соратников, я понял, что ни первое, ни второе уже не успеть приготовить к их приходу.

Первухин, по армейскому обычаю, сделал выговор за нерасторопливость, и сделал вывод, что меня с Климентичем тандемом использовать неэффективно, и надо перераспределить будущие мини-группы для обследования предназначенных нам секторов полуострова. Ночевали у прекрасного вида озерка, образованного речкой Тымовкой на широченной литорали в результате запружения её русла песком. Чуть выше Тымовка падала с террасы водопадом, русло которого сплошь заросло богатой кустарниковой и травяной флорой. В озерке водилась корюшка. Купались в холодной воде, греясь под жарким сахалинским (=сочинским) солнцем. Место удивительно располагало к желанию пожить тут недельку-другую…Но… надо идти.

ВРМ: «вот развалины маяка»

7 августа примерно 13–30 местного времени отряд поднялся на террасу, с целью пересечь полуостров Терпения почти поперек (чуть с северо-востока на юго-запад), пройдя через знаковую точку — военный объект под названием ВРМ-5 (Веерный радиомаяк — пять).

Пока начальник отряда пытался прочесть секретные карты полуострова, незатейливо нарисованные рукой Климентича в детском альбоме для рисования времен моего детства (помнится, стоил такой альбом 5 копеек). Не знаю, как по ним определял расстояние сам автор — сахалинский Ортелиус и Меркатор в одном лице, но Первухина буквально разрывало то ли от смеха, то ли от гнева. Климентич же был, как чеховский герой, покорен своей судьбе, вздыхал, разводил руками, как бы показывая, что идти еще «воооот столько». Я пытался вяло его защищать от начальника отряда, прошедшего школу жизни в общаге СГПИ, в вагонах «Свердловск-Севастополь» и на Чебаркульском полигоне, где Первухин умудрился то ли спалить, то ли взорвать кандейку со скудным медицинским запасом пургена и зеленки. Происшествие сие списали потом на сильно пьющего майора, завхоза полигона. Тем более, что подобные самопальные карты я видел неоднократно. Ведь в СССР все двухкилометровки были с грифом «Секретно», и редкий турист мог добыть настоящие карты. Поэтому приходилось рисовать самим. Считалось везением, если кто-нибудь имел связи в конструкторском бюро, например, где можно было получить (купить) копию с допотопного «ризографа». Вообще, зачем секретили топографические карты в эпоху эфирократии (термин из геополитического глоссария А. Г. Дугина), когда спутники СССР снимали за полста лет до Гугла поверхность США, а те — СССР? — Вероятно, руководствуясь, опасностью артобстрела наводкой по заданным координатам. Так или иначе, с раритетным альбомом для рисования ознакомились все, кто пожелал из участников похода, и высказал свое мнение.

Впрочем, было время обеда, но готовить не было возможности, поэтому, не сговариваясь, спорившие о топографии туристы, молча припали к дарам сахалинской природы — в прямом смысле: лежа на животе, набивая рты спелой морошкой.

В 14–00 мы уже бодро шагали по тундре-лесотундре с элементами субтропического ландшафтного дизайна, ориентируясь на первую мачту военного радиомаяка, после чего зашли в сплошной стланиковый лес, понятно — по лесной дороге, ибо по такому лесу человеку ходить зело трудно.

ВРМ-5 основаны на т.н. угломерной радиотехнической системе (РТС), представляющей собой комплекс бортового и наземного оборудования, позволяющего определить направление на передающую радиостанцию. Работа всех угломерных РТС основана на использовании принципа направленного приема или передачи. Если кратко: «Веерный радиомаяк — это устройство, посылающее радиосигнал на расстояние до 100 миль. По этому сигналу в море определялись как военные, так и гражданские корабли». Далее автор «Осиротевших берегов" пишет, что аббревиатуру ВРМ веселые и не очень туристы дешифровали так: «выпьем, ребята, «Московской», «вотчина рыбаков-метеорологов», «вот развалины маяка». И, хотя там речь идет не о сахалинских ВРМ, тем не менее, вторая и третья версии вполне подходили к той картине «грустного пессимизма» (на языке «Кин-дза-дза»), которую мы увидели на ВРМ-5 полуострова Терпения.

Через час пешего хода стланиковой лес сменился на лес другой хвойной породой, а потом внезапно закончился, и мы вошли, судя по виду, в некогда жилой поселок.

Работу ВРМ-5 обслуживал до 1991 года персонал военнослужащих, часть которых, — офицеры. Жили здесь с семьями, дети ходили в небольшой детсад. Нынешний состав секретного объекта состоял из напуганной медведями собаки, которая постоянно лаяла и лаяла, и трех человек бомжеватого фенотипа. В их обязанности входило заводить по установленному графику дизельный генератор тока, чтобы маяк функционировал, а оставшуюся от экономии солярку продавать, да разбирать брошенные дома и бани, чтобы как-то жить… Добрые обитатели ВРМ-5 накормили нас свежеиспеченным хлебом, напоили яблочным соком «Армия России» и презентовали по пачке «Примы», на ярко-алых коробочках которых того и гляди всплывет цена: 16 копеек. На память мне досталась банка сливочного масла, которую я привез домой в Екатеринбург как доказательство того, что был я далеко от дома, и вынужден был пробавляться на островах Тихого океана разграблением заброшенных военных складов:).

Банка сия была почетно запечатлена на созданном мною натюрморте в купе с соком имени Армии России, и армейским хлеборезом то ли нашего майора, то ли самого шефа… Спали плохо. Палатку поставили посреди поселка. Всю ночь выла собака, и ревел дизель. Пахло горелой солярой.

Утром, 8 августа, мы позавтракали в домике обитателей, затем я пофотографировал индастрил-пейзаж в духе стим-панка, и к обеду группа выдвинулась к заливу Терпения — к бухте с романтично-героическим названием Туровский рейд.

К половине четвертого часа мы стояли на берегу рейда, резко контрастирующего с берегом моря, делили продукты, и прощались, расходясь в разные стороны полуострова попарно. Собака ушла с Первухиными на север — к поселку Владимирово, но потом, не сумев преодолеть переправу, вернулась к собачьей жизни на ВРМ. Оставив в рыбацком схроне несколько пакетов с макаронными изделиями (посчитав их за лишний груз) мы с Александром Прикащевым двинулись на юг — до мыса Терпения, Кита Сиретоко саки… До мыса Пята с нами шла пара Михаил Машарин и Виктор «Климентич» Микунов, но Миша удрал от краеведа раньше, перейдя на другой берег полуострова…Климентич ушел за ним вслед, проводив нас до японского ДОТа, что не доходя до мыса Космодемьянской. Но эта уже следующая, и финальная история экспедиции «Сиретоко».

Продолжение следует

Теги: Экстремальный отдых, Самостоятельные путешествия