Paris est une fête*. Парижские истории

Как вам такой вид? Вот то-то же… засыпать и просыпаться с видом на Пантеон, это ли не мечта?

Мечта называется «Les Dames du Pantheon» и, кроме приличествующего любому четырехзвездочному отелю сервиса вроде халатов, тапочек и длящегося полдня завтрака, у нее есть еще и очень любопытный бэкграунд.

То, что французы называют словом «амбьянс» — среда, атмосфера, антураж…

Отель, как вы уже поняли, находится в аккурат рядышком с Пантеоном. Глаза в глаза практически. А Пантеон, который начинал как церковь Святой Женевьеры, сегодня более известен как усыпальница выдающихся людей Франции. Всего в нем находится 72 захоронения, лишь 4 из которых принадлежат женщинам….

… или во Франции не нашлось больше выдающихся женщин? Да как бы ни так. Просто либерте и эгалите хорошо декларируются только на бумаге.

Так о чем это я? Вот, собственно, и наш отель, «Lеs Dames du Pantheon», название, говорящее само за себя. Мир мужской там, под гулкими и безмолвными сводами Пантеона — и мир женский тут, в уюте и неброской роскоши очаровательного парижского отеля.

Отель хорош и комфортен по всем статьям, «Дамы» прекрасно заботятся о своих гостях. Но интересней всего все-таки его концепт. Отель посвящен знаменитым женщинам Франции и оформлен в стиле соответствующих эпох. Первый этаж — полумрак, руж и нуар, темный бархат и зеркальные панели на стенах — адресован кокоткам из бель эпок, знаменитым куртизанкам и танцовщицам «Мулен Руж».

Мы же получили номер на втором этаже — второй этаж посвящен Эдит Пиаф и декорирован в стиле ретро 50-60-х годов. Третий этаж отсылает к Жорж Санд в богемный девятнадцатый век; четвертый — к эпохе джаза и Жюльет Греко. Пятый этаж оформлен в африканских мотивах как воспоминание о Signares, чернокожих девушках из Сенегала, вывезенных в Европу в качестве конкубин — любовниц богатых буржуа.

И, наконец, последний, шестой этаж — это гейши и японский минимализм, посвященный Маргерит Дюрас, французской писательнице, что родилась в тогдашней французской колонии Вьетнаме. Но и это еще не все. Завтрак сервируется под каменными сводами старинного винного подвала, а резную винтовую лестницу и коридоры украшают вековые фотографии прежних владельцев, рядышком с каждой из которых подвешена маленькая лупа. Полдня можно исследовать этот удивительный отель!

Ну и самая главная роскошь, от которой я не могла оторвать глаз ни днем, ни ночью — это стройный и строгий профиль Пантеона в окне, что та красотка кабаре — пастельно-палевый утром и в ярком макияже желтой подсветки по вечерам…

Но как бы ни был умиротворяюще хорош наш отель, а за окном-то бурлит Париж, а от наших «Дам» — рукой подать до любого уголка Латинского квартала. Но этим утром мы идем налево, к Люксембургскому саду. К нему широкой эспланадой спускается знаменитая рю Суффло, монументальная и величественная.

А сейчас всем любителям духов и призраков нужно хотя бы на секундочку замереть на месте, потому что это самое место — на пересечении улиц Суффло и Сен-Жак — это самый что ни на есть центр древнеримской Лютеции. Центрее не бывает. Римляне были ребятами простыми, и для еще большей простоты строили свои города по сторонам света. Улицы, идущие с юга на север, назывались кардо, с запада на восток — декуманус. Рю Суффло проложена на месте древнего декумануса, ведущего к Арене Лютеции, а нынешняя улица Сен-Жак — это римская кардо максимус, главная из всех тех кардо двухтысячелетней давности.

А сейчас здесь торжество высокого — даже слишком, ему часто ставили в упрек чрезмерную, холодную идеальность его проектов — классицизма имени Суффло.

Но сам Жак-Жермен Суффло, автор этого архитектурного ансамбля, удостоился чести быть похороненным под сводами самого знаменитого своего творения. Суффло понимал, что роскошной классической колоннаде церкви Святой Женевьевы нужна перспектива, поэтому расчистка и перестройка окрестных улиц началась еще при нем.

А завершилась в 1859 году бароном Османном, рьяно перекраивавшим архитектурное чело Парижа. Но к Османну мы еще вернемся, куда ж в Париже без него… А пока жардан дю Люксембург. Роскошный сад где, кажется, вечно царит неяркая и романтичная парижская осень. Куда приходят пошуршать бурыми листьями на палевом гравии дорожек, полюбоваться «итальянским» дворцом Марии Медичи и посидеть под сенью вековых платанов у ею же построенного фонтана…

Во времена Марии фонтан этот именовался «гротом», и представлял собою лишь барочный портик в итальянском стиле… Томная Галатея в объятиях Акида и коварный Полифем появились тут только во второй половине девятнадцатого века, вызвав, как водится, немало споров среди парижан. Но какой бы китчевой ни казалась эта композиция сто пятьдесят лет назад, сегодня мы уже не сможем себе представить фонтан Марии Медичи другим… Париж вобрал его в себя так же, как и все остальное.

Люксембургский сад, как ни одно другое место в Париже, располагает к сладкому парижскому ничегонеделанью. С хрустящим багетом ли, с книжкой или просто наедине с самим собой — располагайтесь, Люксембургский сад гостеприимно встречает вас своими повсюду расставленными зелеными стульями. Знаменитыми зелеными стульями.

А вы знали, что у них есть целая история длинною в столетие? Вы присаживайтесь пока, а я вам расскажу… Вы будете в хорошей компании — на этих стульях любили сиживать и уже упомянутый мною Хемингуэй, и Иосиф Бродский, и Амадео Модильяни с «чужой женой» Анной Ахматовой… Непризнанный гений экспрессионизма, со всем пылом своей творческой души влюбленный в Париж, который не так чтобы очень отвечал ему взаимностью, был настолько беден, что даже не мог позволить себе заплатить несколько грошей за стул — потому что в те времена этот парижский луазир был не бесплатен. Плату «за посидеть» в Люксембургском саду вводили, отменяли и снова вводили весь девятнадцатый и бОльшую часть двадцатого века, пока, наконец, в семидесятых годах гуманизм не восторжествовал и парижские стулья стали окончательно бесплатными для всех.

А вот история их начинается аж во второй половине века девятнадцатого. Когда, с появлением бульваров — я же говорила, в Париже отовсюду торчит османовский нос! — у парижан вошло в моду «фланерство». Тогда же в Люксембургском саду придумали поставить стульчики для отдыха фланирующей публики.

И вы уже заметили, наверное, что те стульчики, на которых вы сидите сейчас, стульчики в саду Тюильри или у Пале Рояль — они одинаковые. Эти стулья — они уже неотъемлемая часть парижского амбьянса, икона стиля a la parisienne, если хотите… История их появления в садах и парках Парижа восходит в 1923 году, когда в ассоциации " Ateliers de la ville de Paris» были созданы первые металлические стулья для Люксембургского сада, названные «SENAT» — потому что в те времена не только сам дворец, но и сад тоже был собственностью Сената.

Стулья изготавливались, и изготавливаются поныне в трех вариациях — с подлокотниками и без и в форме кресла. От формы — как от определяющей его комфортности — зависела и цена ренты. И хотя Люксембургский сад давно уже ушел в народ, полюбившиеся парижанам и гостям столицы стулья переименовывать не стали.

Из Люксембургского сада выйдем опять на бульвар Сен-Мишель, шумную артерию, которую мы уже пересекали, спускаясь с холма Святой Женевьевы. Бульвар Сен-Мишель, или Бульмиш, как его зовут парижане — один из множества бульваров имени барона Османна, что, как следы от скальпеля, перекроили лицо Парижа. Но несмотря на то, что некоторая истерия, связанная с той колоссальной по своим масштабам перестройкой, которую пережил Париж в середине девятнадцатого века, не до конца утихла и по сей день, время все расставила по своим местам и показало, что ошибался Османн редко.

Можно сколько угодно рыдать по утерянной старине и туалетах на улице, и если кому уж так хочется средневековья — его легко найти в Руане, Труа, Орлеане, не так уж и далеко от столицы… Париж же должен быть Парижем.

Но не ради самого бульвара я вас сюда потащила, тут есть фонтан один любопытный и очень живописный по имени Сен-Мишель. Предводитель воинства небесного тут имеет вид несколько манерно-залихватский, и даже женоподобный; а на сам фонтан, разноцветный и обильно украшенный скульптурой, представители кругов, близких «высокому искусству», долго морщили свои аристократические носы — мол, что это за архитектурное безумие?

Но фонтан этот появился тут как завершающий аккорд прокладки Бульмиша, то есть опять барон Османн… а его прожекты общественностью принимались не очень благосклонно.

Но пока эстеты сотрясали парижский воздух, решили дело, как всегда, студенты и молодежь, гораздо легче и охотней воспринимающие все новое. Они и сделали Святого Михаила местом своих встреч и тусовок. По вечерам тут, действительно, очень шумно и неформально. И вообще фонтан мне этот нравится. Париж довольно монохромный город, и в этой монохромности и есть его прелесть, но ничего ужасного не вижу я в том, чтоб слегка расцветить окружающий пейзаж.

Кроме фонтана, тут еще есть что поразглядывать. Это штука тоже весьма утилитарная, павильон станции метро «Сен-Мишель». Это темно-зеленое фигурное литье и фонари-бутончики уже так же прочно вплелись в канву парижских образов, как и силуэт Эйфелевой башни или стеклянная пирамида во дворе Лувра.

Только это уже история в стиле бель эпок. А точнее, в «стиле метро».

Метро в Париже пробивало себе дорогу с боем. Французы народ вообще довольно консервативный, и идее нового общественного транспорта они сопротивлялись, как могли. И даже великий реформатор барон Османн, перекраивая город, к идее прокладки метрополитена отнесся крайне скептически. Чашу весов в его сторону качнула только приближающая Всемирная выставка 1900 года — на тот момент Лондон и Нью-Йорк уже были счастливыми обладателями подземок, а Париж вдруг оказался в роли догоняющего.

Парижане еле-еле смирились с самой идеей метро, а тут на их несчастные головы свалилось новое переживание — а как же теперь наземные павильоны этих подземных станций впишутся в облик их прекрасного города, в котором и так только-только поутихла «стройка века»?

А в Париже в то время пышным цветом расцветал стиль ар-нуво. За два года до описываемых мною событий молодой, но весьма перспективный архитектор Эктор Гимар построил в 16-м аррондисмане удивительный дом, получивший название Кастель Беранже. После этого о Гимаре заговорил весь Париж, а тут еще и эта история с метро. Власти подумали и решили, что Гимар справится с решением этой задачи — и ведь он действительно справился!

Самые знаменитые гимаровские павильончики находятся на Монмартре — к станции «Аббес» совершают самое настоящее паломничество, я в свое время ждала целую вечность, чтоб ее сфотографировать «без никого», плюнула и ограничилась только веером козырька. А всего в Париже осталось что-то около шестидесяти оригинальных конструкций.

Следующая история, которую я хочу вам рассказать, окутана ореолом мистицизма. До которого, вероятно, никому не было бы никакого дела, ну разве что кроме маленькой кучки людей, этим вопросом увлеченных. Если бы Дэн Браун не написал свой знаменитый «Код Да Винчи». После выхода книги и одноименного фильма, в парижскую церковь Сен-Сюльпис ломанулись толпы — поглядеть своими глазами на «линию розы» и краеугольный камень, под которым фанатик-альбинос Сайлас искал Святой Грааль.

Помню, когда я, еще под впечатлением от фильма, пришла в Сен-Сюльпис, она произвела на меня впечатление очень зловещее. Да и не мудрено это — внутри церковь огромная, гулкая, мрачно-серая… Мертвенно-белое флуоресцентное освещение на сером мраморе создает ощущение весьма инфернальное. Лучших декораций для всяких теорий заговора и не придумаешь.

Красоты в ней тоже немного, что снаружи, что внутри. И даже фрески Делакруа в одной из капелл ситуацию не спасают. Неудивительно, что раньше посетители своим вниманием Сен-Сюльпис не жаловали. А сейчас как ни зайдешь — обязательно кучка туристов, многие еще и с гидом, толкутся около этой «линии розы»… Которая, в общем-то, всего-навсего нулевой, или Парижский, меридиан.

Но истории выдуманные (или, допустим, частично выдуманные…), как часто бывает, полностью заслоняют истории реальные. Вот и тут ровно то же самое. Если, говоря о Сен-Сюльпис, не вспоминают Дэна Брауна — то о фресках Делакруа говорят обязательно. А меж тем, тут есть еще одна очень любопытная фреска.

Очень простенькая фресочка, с эстетической точки зрения ценность ее невелика, а вот до смысла, или как нынче модно говорить, месседжа, заложенного в ней художником, докопаться окончательно еще никому не удалось.

Обращает она на себя внимание не сценой, изображенной на ней, а вот этой фигурой мужчины, странного такого задумчивого мужчины со свитками в руках, изображенного на переднем плане, но как-бы немного в стороне от всего происходящего. И что самое интересное — мужчина этот держит руку у рта.

А язык жестов трактует подобные невербальные сигналы однозначно — человек, прикрывающий рот рукой, либо собирается солгать сам, либо слышит, как ему лгут.

А теперь немножко истории. Кратко, без далеко идущих выводов — их, я думаю, вы сделаете для себя сами… если это вообще возможно в таком деле. Церковь на месте нынешней, построенной в восемнадцатом веке, существовала давно, с двенадцатого столетия, и принадлежала она аббатству Сен-Жермен де Пре. И, если верить преданиям, к излету средневековья церковь эта обладала обширнейшей библиотекой. Специализацию этой библиотеки, я думаю, уточнять не нужно — в те времена Дарью Донцову еще не коллекционировали.

В середине семнадцатого века, а точнее в 1642 году, на базе церкви Сен-Сюльпис ее настоятелем Жан-Жаком Олье было создано братство сульпициан. Высокообразованный человек, Олье прекрасно видел не только нравственный, но и интеллектуальный упадок служителей церкви, и первоначально цель создаваемого им общества была именно в этом — в улучшении качества образования священников.

Но очень скоро просветительская деятельность Олье слилась с деятельностью созданного буквально за пару десятков лет до этого «Общества Святой Евхаристии» — одного из тайных обществ, чье существование и деятельность имеют реальные исторические доказательства. «Общество» в своей деятельности частично опиралось на устав ордена Тамплиеров и, возможно, оказалось некой промежуточной инстанцией между ними и появившимися позже франкмасонами.

Я не возьмусь утверждать, зарились ли апологеты «Общества Святой Евхаристии» на мировое господство, или им вполне хватало локального, но в дела внутриполитические они вмешивались активно. Особенно им не нравился кардинал-итальяшка Мазарини, интриговали против которого они много и с удовольствием… Что в очередной раз только подтверждает тот факт, что власть светская и власть церковная давно уже слились и срослись почище тех сиамских близнецов.

Церковь Сен-Сюльпис и основанную при ней Жаком Олье семинарию называли одним из центров этого тайного общества. А на фреске этой, предположительно, изображен сам преподобный Жан-Жак Олье. Указывающий нам на то, что он держит в своих руках, и недвусмысленно закрывающий рот рукой…

Не буду больше вас утомлять, сдается мне, пищи для размышлений я вам и так подкинула порядочно. Теперь самое время озаботиться пищей насущной — пойти куда-нибудь перекусить.

Я начинала свое повествование с Хемингуэя — пора к нему вернуться. Может, и не совсем уж к нему, но в блистательную эпоху рубежа девятнадцатого и двадцатого веков, и времени затишья между двумя великими войнами, когда сама атмосфера Левого берега была перенасыщена именами и талантами, как густой-густой бульон. Литературные кафе Сен-Жермен де Пре и гран бистро Монпарнаса, что-то внутри непроизвольно и сладко сжимается от одного только упоминания этих имен: «Кафе Флор» и «Дё Маго», «Липп», «Клозри де Лила», «Дом», «Ротонда», «Ла Куполь», «Селект»… этим заведениям не нужны звезды Мишлена, их история за них говорит сама.

«Дё Маго» в этой могучей кучке стоит особняком. «Дё Маго» — это патриарх, это самое парижское из всех парижских бистро. Его не портит даже засилье туристов — тут все становятся немного парижанами. Официанты, как и сто лет назад, в черных брюках и жилетках с длинными, до пола, белоснежными передниками. Крошечные столики сдвинуты так тесно, что, усаживая даму на диванчик, метрдотелю приходится выдвигать его в проход. Тут сдержанно шикарно, но без чванства и пошлости, присущих местам, где «дорого-богато».

Церемонный ланч или ужин в компании с призраком Пикассо или за тем же столиком, где — кто знает? — сидел сам Джеймс Джойс или Сент Экзюпери, недешев, но иногда можно себе позволить. Праздник же все-таки… тем более что готовят тут достойно. Ризотто с креветками и пармезаном было очень душевным. И ароматный, чуть сладковатый гевюрцтраминер, который я выбрала под него.

Напротив «Дё Маго» — старинная романо-готическая церковь Сен-Жермен де Пре. Все, что осталось от некогда влиятельного аббатства Святого Германа в Лугах. Церковь эта нереально старая — правда, нужно учитывать революционные разрушения и последующую за этим мощную реставрацию — и необыкновенно красивая.

Как на мой вкус, так это вообще самая красивая церковь Парижа. Жаль только, что именно сейчас, когда я собралась показать вам эту красоту, тут опять учинили реставрацию. Центральный неф наглухо затянут пленкой, и изумительные, яркие и сочные фрески видны только в апсиде и трансептах.

Фрески эти родом из девятнадцатого века, когда церковь, полуразрушенную, разграбленную и дышавшую на ладан, все-таки решено было отреставрировать. Поручено это нелегкое дело было Этьену-Ипполиту Годду, в то время главному парижскому архитектору. Он постарался, как мог, сохранить все то, что еще возможно было сохранить, и восстановить церковь в максимальном соответствии с ее утерянным обликом.

Одно только маленькое «но» — богатая коллекция мебели и церковной утвари, готические барельефы, колонны и капители, все то, что с молотка и по дешевке продавалось в эпоху революционного безумия, оказалось утерянным практически безвозвратно.

Крайне неохотно «Музей французских памятников», в котором оказалось большинство скульптуры из Сен-Жермен де Пре, согласился вернуть кое-какие из погребальных памятников. А мраморные колонны алтаря так и остались в коллекции музеев Лувра.

И последняя история, которую я вам приготовила на сегодня — история про один небольшой, но очень замечательный музей. Сильно он мне нравится. А вот туристы в большинстве своем до него редко доходят. Это неудивительно — Париж, кроме Лувра и Орсэ, в которых, при желании, можно провести целую жизнь, очень богат такими музеями-жемчужницами, глаза разбегаются.

Изумительное в своей эталонной «французской» красоте здание музея Родена обычно называют «Отель Бирон», по имени одного из его бывших владельцев. Но давайте я расскажу по порядку. Заказал постройку этого домика, напоминающего классические французские замки, в первой половине восемнадцатого века некто Абрахам Пейрен де Мора. Сын цирюльника, в Париже начинавший обыкновенным мальчиком на побегушках, женившийся на дочери своего патрона, а потом фантастическим образом разбогатевший на биржевых спекуляциях…

Очевидно, что у сына цирюльника и голова была на том месте, где надо, да еще и художественный вкус присутствовал в полной мере — потому что домик его, построенный по модному в то время среди богатеньких буржуа принципу «между двором и садом», получился ну чудо как хорош.

Жаль только, что Абрахаму недолго пришлось наслаждаться им — он умер довольно рано, всего в 48 лет. Дом пошел по рукам, и в 1753 году оказался в собственности Луи-Антуана де Гонто, маршала Бирона. Историю династии этих выдающихся мужей, одну из древнейших во Франции, я уже описывала, когда рассказывала про их аквитанский замок Бирон.

Маршал не тронул особняк — там и так все было прекрасно, а вот окружающий его сад он полностью перепланировал и расширил, в результате чего получился замечательный уединенный парк. Вид с аллей которого на купол Дворца Инвалидов, который тут совсем рядом, можно назвать совершенно эталонным.

Но в конце века гранула революция, началась бесконечная экспроприация экспроприаторов, и в результате, когда революционные игры закончились убедительной победой Империи, особняк оказался в собственности религиозного «Общества Святого Сердца Христова», аналога нашего Института благородных девиц.

В 1905 году государство и церковь решили развестись и поделить имущество. По принципу «не доставайся же ты никому», некогда красивейший особняк, а ныне ничейный, начал потихоньку ветшать и разрушаться.

Но очень скоро об этом пронюхали бедные художники и прочие деятели, у которых денег на аренду дорогостоящих студий было в обрез — Жан Кокто, Анри Матисс и Эдуар де Макс. Айседора Дункан устроила тут свою балетную школу, и совсем скоро к ней присоединился еще и скульптор Огюст Роден со своей мастерской.

Тут нужно сказать, что это сейчас экспрессивно-реалистичная скульптура Родена почитается за классику, а тогда его новаторские идеи отклика у общественности не находили. Поэтому идея Родена завещать все свое творческое наследие родному городу, но при условии, что оно будет выставляться в отеле Бирон, превращенном в музей, особо горячей поддержки не встретила.

Но идею взялись активно продавливать друзья Родена — Клод Моне, Октав Мирбо, Жорж Клемансо, и им удалось уговорить парламент. Через год Роден умер, а в 1919 году музей открылся для публики. Со знаменитым «Мыслителем», «Оноре де Бальзаком», «Гражданами Кале», вписанными в пейзажный парк так, словно именно для него они и ваялись, и просто сумасшедшим количеством малых скульптурных форм под крышей особняка Бирона.

На этом я, пожалуй, кончаю со своим графоманством. Ибо рассказы о Париже — они как ремонт, их нельзя закончить, можно только прекратить. И, может быть, мои опусы пригодятся вам, когда вы будете планировать свой уик-энд в Париже. Потому что Париж — это праздник. Даже если только на пару дней…