Душа Киргизии – Сон-Куль

— Моя коллекция, — Бакыт бережно проводит ладонью по гладкой поверхности твердого камня, словно боясь, что от его неосторожного прикосновения он разрушится. — Такие встречаешь экземпляры в горах, диву даешься, как такое могла создать природа.

Слушая Бакыта, я всё больше удивлялась. Но еще большее удивление отразилось на моем невыспавшемся лице, когда в комнату вошла молодая красивая девушка. «Наверное, старшая дочь», промелькнуло в голове. — Жена, собирай на стол, у нас гости, — мягко скомандовал Бакыт, с гордостью поглядывая на красавицу и заполнивших комнату троих детей, мал мала меньше. Девушка скромно улыбнулась и ушла хлопотать на кухне. Ай да Бакыт!

Обговорив все детали предстоящего путешествия к Сон-Кулю, вскоре мы покинули гостеприимный нарынский дом бывшего милиционера и двинулись в путь. Собственно сорокатысячный Нарын, лежащий на подступах к Китаю у подножия хребта Аламышик на высоте 2050 м над уровнем моря и протянувшийся вдоль южного берега одноименной реки на два десятка километров, остался вне поля зрения. Бакыт лишь немного притормаживал, указывая на местные достопримечательности, ставшие ему давно привычными.

— Ну, что здесь может быть примечательного, — удивлялся он. — Вот горы — совсем другое дело. Визжать будете от восторга. Лучше беречь «патроны», — еще не раз он будет повторять эту фразу, искренне переживая, что может не хватить кадров. Однако внушительный памятник на краю города он не пропустил.

Это был памятник уроженцу этих мест — Тайлак батыру, возглавлявшему в первой половине 19 века успешную освободительную борьбу против кокандских захватчиков и сумевшему дать отпор карательному отряду китайцев во времена циньских правителей. Но как только Тайлака отравил кокандский лазутчик, нарынские киргизы подчинились власти Коканда. Могила-мавзолей воина-богатыря находится на полпути Нарын-Казарман в селении Джаны-Талап, который, к сожалению, увидеть не довелось.

Зато другие надгробные сооружения-мавзолеи всевозможных форм, установленные в разное время вдоль дорог, встречались в великом множестве. Эта типичная для Киргизии форма архитектуры гармонично вписывается в горный пейзаж и позволяет поклониться предкам киргизов любому путнику. Так с мыслями о вечном мы приблизились к вечным горам Внутреннего Тянь-Шаня.

Ущелье Капчегай и его сокровища

Внутренний Тянь-Шань — это глубинная часть Киргизии, приподнятая до 2–4 тысяч метров с чередованием возвышенностей и межгорных впадин, сообщающихся между собой сквозными ущельями, куда во многих случаях не ведут дороги, проложенные через перевалы по хребтам. Когда очередной перевал пройден, дорога спускается в долину, за которой начинается новый подъем. Свернув с трассы Нарын-Торугарт на вполне приличную проселочную дорогу, машина взяла курс на перевал Джомбулак.

Понемногу погода стала портиться. Поднялся ветер, сгоняя серые клочья облаков в одну кучу, как отару овец. Словно обидевшись на ветреного пастуха, облака, клубясь, накрыли туманною грядою ничего не подозревавшие вершины и пролились на них стеной осеннего дождя. Завершающим аккордом разбушевавшейся грозы стали раскаты доносившегося до нас эхом грома. Дождь в горах — это не то, что дождь в городе. Если не находишься в эпицентре, то видишь его как бы со стороны, когда четко можно различить границы.

Минуту назад хребты сотрясая, гром вершины качал.

Вода по острым камням босая неслась, от боли крича.

Еще не поймут оглохшие уши радостной тишины,

А солнце уже, улыбаясь, сушит скалы и валуны.

Тянь-Шань отдыхает, как человек, что вволю гнев утолил.

И вьются набухшие вены рек по корявым рукам долин

С тех пор, как эти строки были рождены 50 лет назад, в горах Тянь-Шаня мало что изменилось. Ведь погода здесь действительно непредсказуема и меняется мгновенно. Разыгравшаяся стихия на время успокаивается, сменяясь короткими просветлениями, и вновь наступает. Вот и сейчас лучи невидимого солнца, пробившись сквозь поблекшие тучи, на мгновение осветили невозмутимые горы и торжественно открыли нам просторы перед предстоящим спуском.

Но там, внизу, нас снова поджидал коварный моросящий дождик, размывая будто акварелью и без того не очень хорошую видимость. Сквозь эту пелену пробивались яркие точки, двигавшиеся навстречу, Вскоре точки обрели очертания двух бельгийских велосипедисток, возвращавшихся с озера.

Это были не первые иностранцы, встреченные нами в горах Киргизии. Кто передвигался на мотоциклах, кто — на велосипедах или пешком, и все в голос говорили, что страна их не просто очаровала, а покорила своей красотой. Да это так, красоты Киргизии не занимать, но нашествие иностранцев объясняется просто: с недавних пор Киргизия открыла свои границы для всех, отменив пресловутые визы. А вот своих соотечественников практически не встречала. Мокрые от дождя лица немолодых уже бельгиек светились таким счастьем, что оно невольно передалось и нам, уже не терпевшим увидеть ущелье Капчегай, овеянное, по словам Бакыта, одной легендой.

Когда-то перед тем, как вынужденно покинуть страну и уйти в Китай, жившие в этих краях племена киргизов решили спрятать все свои богатства и сокровища в пещерах. Лучшего места для этого, чем ущелье Капчегай, где десятки, а то и сотни пещер зияют с отвесных скал, было им не найти. Но как же они смогли поднять свои сокровища на недоступную высоту?

Задрав голову наверх, я невольно задумалась. Бакыт, не дождавшись ответа, торжествующе продолжил: — Они забили часть скота и использовали полученные кости как альпинистские крюки, вбив их в ледяную корку, покрывавшую до весны скалы. Поднять груз по крюкам было уже делом сноровки.

— И ты веришь в эту легенду?

— Конечно, только вот другие…., а одному здесь не справиться. Так что богатства наших предков еще ждут своего часа.

Бакыт, да ты еще и романтик!

100 разъяренных медведей и 32 попугая

Перед перевалом Терскей-Торпу Бакыт остановил машину и махнул в сторону красноватых скал, куда вела узкая тропинка. Теперь предстояло самостоятельно пройти вглубь небольшого ущелья, где в километре прятался водопад. Петляя вдоль узкой ленты весело журчащей речушки, тропинка то поднималась по насыпи, грозящей скатиться вниз, то ускользала к колючим, густым кустам спелого шиповника с огромными красными плодами. Судя по вполне спокойной речке, водопад представлялся мне жиденьким.

Через 200 метров я услышала впереди страшный рёв, будто сотни разъяренных медведей делили между собой добычу. Невольно сбавив шаг, тут же припомнила, что о здешних медведях Бакыт не предупреждал, хотя в горах Киргизии они где-то и водятся. Как ни старалась разглядеть источник рёва, кроме искорёженных ореховых скал, съёжившихся от оглушающего, непрерывного гула, ничего долго не замечала, пока не увидела сверкание движущейся воды. Мощным потоком она лилась из расщелины и, срываясь с небольшой высоты, с ужасающим грохотом падала вниз, пугая реку. Та, возмущаясь, бурлит, клокочет, не в силах противостоять натиску бушующей и разъяренной лавины. В какой-то момент даже почудилось, что лавина готова обрушиться и на меня, но только холодные брызги летели в мою сторону.

Можно бесконечно смотреть на это вечное движение, эту вечную борьбу, сочувствуя сопротивляющейся реке. Я уже давно вернулась к Бакыту, а в ушах по-прежнему шумел водопад, издававший глухое рычание. Ему вторил мотор заведенной машины, мягко заскользившей к новому перевалу.

Почему в народе перевал Терскей-Торпу, что находится на высоте 3133 метра, прозвали перевалом 32-х попугаев, сказать трудно. Попугаи отродясь здесь не водились. Да и было их 38, если вспомнить знаменитый мультфильм. Вовсе не южные забавные птички имелись в виду, а ассоциативная схожесть слов родили это привычное сочетание. 32 петли извилистой дороги, спускающейся вниз серпантином, кого хочешь напугать, то есть попугать могут. Вот вам и попугаи.

Но Бакыта попугаями, пусть их даже 32, не испугать. Он сиял от счастья, как мальчишка, что снова видит знакомые места, и этой радостью был готов поделиться со всем миром. Вниз не спешили. Мы еще долго любовались изящными крутыми поворотами петлистой дороги, плавно спускавшейся к бескрайним просторам волнистой, окаймленной высокими хребтами равнине — сырту. Где-то там и прячется озеро Сон-Куль.

Джайлоо

На первый взгляд равнина казалась безжизненной, но лишь на первый. Среди волнообразно полосатых коричневатых холмов, покрытых бурой, пожелтевшей травой, глаз постепенно стал различать какие-то однообразно черневшие пятна. По мере приближения к ним они, разрастаясь, оживали и превращались в медленно движущихся грациозных лошадей и отары пугливых овец, склонившихся к земле. Это и есть высокогорные пастбища, по-киргизски — джайлоо.

С утра пасутся животные на джайлоо, к вечеру пригоняют их к юртам. Вот, казалось бы, велика ли премудрость, на все четыре стороны отправляй с богом, и все дела. Но чабан знает, с утра овец надо гнать на восток солнцу навстречу, пока оно в глаза бить не станет, а затем развернуть отару на юг. Когда припечет, снова следует изменить направление, оставив солнышко за спиной. Заметив нас, овечки поднимали настороженно головы и пристально вглядывались, не нагрянули ли волки.

— «Волки — настоящий бич для отар, да и лошадкам от них достается», — делится Бакыт здешними проблемами. — «Не проходит и дня, чтобы кого-нибудь не задрали. А в одиночку чабану с волками справиться трудно. Вот помощь со стороны не помешала бы. Охотникам здесь особенно рады», — заключает Бакыт. В правоте его слов я смогла убедиться чуть позже, когда у одной из юрт увидела обглоданный лошадиный череп. Не досчитавшись лошади, чабан пустился на её поиски, но нашел только останки после волчьего ночного пиршества.

Кони были не такими пугливыми, как упитанные, по сторонам озиравшиеся барашки. Огненно рыжие, они невозмутимо и с достоинством, присущим только лошадям, пощипывали жухлую травку. Лишь одна, гнедая, проявила любопытство, словно хотела продемонстрировать чужакам свою лошадиную красоту. И впрямь, лошадка была примечательна, с томным взглядом красавицы и длинной рыжеватой гривой, нисподавшей с её «плеча».

Продолжив путь к озеру, я не переставала удивляться, но уже рыже-красным каменным наростам, повылазившим местами из-под рыжей земли. Буквально на глазах наросты увеличивались в размере, становясь всё больше и образуя посреди сравнительно гладкой долины некое скульптурно-художественное образование, где сразу захотелось полазить

С вершины, обдуваемой ветром, открывалось озеро, с трудом просматривавшееся вдали. С другой — тянулась лента извилистой реки, и белели юрты, сиротливо жавшиеся к скалам.

А вокруг — лишь бескрайние просторы джайлоо. Заметно, цивилизация этих труднодоступных мест не коснулась. Ни электрических столбов и вышек, ни водопровода и канализации, ни больниц и прочей инфраструктуры, без которой современный человек жизни себе уже не представляет. Как же можно жить в этих забытых богом местах, вертелось у меня в голове. Магазин на джайлоо все же нашелся. Как говорится, просто жить и с чабаном, если рядом гастроном.

Именно примитивный, близкий к первобытному, образ жизни киргизских чабанов и стал привлекательным для западных европейцев, жадных до всякой экзотики. Испытать на себе все прелести настоящего чабанского быта неделю-другую, полностью забыв про цивилизацию и водо-канализационные удобства, почувствовать себя членом самой обычной чабанской семьи и дает возможность джайлоо-туризм, зародившийся в Киргизии в конце 90-х годов.

В этом есть определенный смысл. Что обычно чувствует отпускник после возвращения с пятизвёздочного курорта? Усталость! Там он расслабляется, а дома опять нужно напрягаться. А испытав трудности каменного века, с чувством облегчения он вернется домой к своим родным унитазам и начнет по-настоящему отдыхать

Со временем термином «джайлоо-туризм» стали обозначать в целом туризм, предполагающий пожить какое-то время первобытной жизнью диких племен. Киргизские чабаны, конечно, не дикари в набедренных повязках, как какие-нибудь затерянные племена в непроходимых и труднодоступных джунглях Амазонии или Африки, где вас могут ненароком еще и съесть, а вполне цивилизованные, приветливые люди, с ними интересно беседовать, погружаясь незаметно для себя в их обычаи и неустроенный быт, который, впрочем, нисколько не пугал.

Камни озера Сон-Куль

Встречи с чабанами еще впереди, а пока знакомство с достопримечательностями джайлоо продолжается. Бакыт указывает на круги из небольших валунов, протянувшихся цепочкой в сторону озера, и усаживается на землю. Медленно, нараспев, слегка покачиваясь, он говорит какие-то незнакомые слова, словно произносит молитву.

Это даже не молитва, скорее протяжная, печальная песня, быть может, о Сон-Куле, о котором сложена песня: «Сон-Куль — ты моя первая любовь, как несбывшаяся мечта, навсегда ушедшее детство, что стоят на последнем джайлоо одинокой юртой». Подражая ему, я бухаюсь на камни и подставляю солнцу обветренное лицо. Как здесь хорошо и спокойно!

На первый взгляд, валуны, на которые указал Бакыт, ничем не примечательны — камни как камни, разве что огненно-рыжие, как и остальные в округе, немного закругленные, будто отполированные ветрами. Если обойти первый круг и подсчитать наполовину вросшие в землю валуны, их окажется восемь. Такое же количество будет и во втором, в третьем и последующих кругах, и так до последнего — восьмого. Вот что удивительно! Что бы это значило и почему именно восемь? И откуда взялись валуны? Не сами же они прикатились и вкопались в землю.

Даже всезнайка Бакыт только разводит руками, высказывая версию, что эти камни могут быть как-то связаны с теми легендарными временами, когда воины Манаса, главного героя киргизского эпоса, преследуя врагов, оказались в этих местах. Мол, были они такой силы, что сдвинуть любой камень было им по плечу. — «А вот предназначение камней мне не ясно», — рассуждает Бакыт. — Возможно, это была своеобразная полевая кухня-столовая». Приходится верить на слово.

Позднее, порывшись в дебрях интернета, выдавшего многотомные хитросплетения подвигов Манаса, обнаруживаю присутствие средневековых воинов-богатырей на озере: «Когда Урбю и Мунар двинулись дальше против Култка-Калдая, они увидели озеро Дубур, размером в расстояние конских скачек, и все восхищались его водой: — Как оно спокойно и как красиво! Чудесное место и прелестное озеро! — сказали они и назвали озеро Сон-Куль, что значит «чудесное озеро».

Правду говорили воины. Озеро действительно чудесно и волшебно. Только в современной интерпретации его название переводят как «Последнее на пути озеро». Очень символично. Это будет действительно последнее озеро на нашем пути.

Тайган — друг чабана

Всё ближе, ближе озеро. Полдня едем, никак не доедем. Кажется, совсем рядом оно, но впечатление это обманчиво, до него еще не одна сотня метров будет.

Вот опять остановка — у юрты. На сей раз останавливаемся, чтобы познакомиться с киргизской борзой с красивым названием — тайган. Это редкая порода выносливых и неприхотливых собак, способных длительное время обходиться без воды и пищи, в равной степени переносить и жару и холод, которых насчитывается не больше трех сотен.

Нам навстречу выбежали два пса, белый и рыжий. Беглого взгляда на них было достаточно, чтобы вскрикнуть — да это же «афганцы»! В смысле, афганская борзая. Уж очень похожи. Одно время эта порода была у нас в моде. Те же высокие лапы, тот же поджарый торс, та же удлиненная морда, кольцом кончик хвоста.

— «Это — тайган, — пожимая лапу рыжему, мягко поправляет Бакыт. — Настоящая киргизская борзая, лучшего помощника в охоте чабану не найти». Пёс внимательно прислушивается к голосу Бакыта, понимая, что о нём идет речь. Чувствовалось в нем внутреннее достоинство.

Славу быстроногого охотника на волков, архара, лисиц и прочей горной живности завоевал тайган не случайно. В народе про него сложили поговорку: «тайган бежит — кровь из ушей хлещет». Это значит — равных ему в беге никого в горах нет. Как птица, летит, никакой зверь от него не скроется. И свое название оправдывает всецело — «догони-убей» — вот что значит «тайган» на киргизском.

Глядя на молодого лохматого тайгана у другой юрты, заигрывавшего с мальчиком, трудно было в это поверить. С виду добродушный и ласковый пёс. Но поворот головы и взгляд мрачных, как у хищной птицы глаз, светившихся янтарным светом, говорил о другом.

Познакомившись с тайганами, отправляемся дальше. И хотя до берега еще далеко, Сон-Куль уже вокруг нас, с нами, в нашей душе.

Последнее озеро

Если популярный в народе Иссык-Куль называют жемчужиной Киргизии, то труднодоступный высокогорный Сон-Куль, второе по величине озеро Киргизии, считают её душой, вознесшейся на высоту 3016 метров. Душа должна парить и быть чистой, как синие, незамутненные пресные воды этого спокойного озера.

Осенью здесь действительно всё дышит спокойствием и не нагружает зрение буйством зелени. Её попросту нет — лишь сухая трава цвета охры да кланящиеся ветру хрупкие эдельвейсы. В ноябре озеро покроется льдом, но увидеть зимний Сон-Куль вряд ли получится. Уже в октябре чабаны спускаются вниз, уводя отары домой, и сезон на Сон-Куле закроется до весны, когда, по словам Бакыта, наступит самая красота. Тогда и можно застать цветение на джайлоо.

Ходит о Сон-Куле легенда, когда на его месте существовала ставка некого хана, собиравшего девушек со всего Тянь-Шаня для своего гарема. Не всем такая перспектива была по нраву. Вот горы и разгневались, расступившись и заполнив впадину растопленным льдом. Так и появился Сон-Куль.

Само озеро сравнительно небольшое — длиной 29 и шириною 18 километров. Но именно такие оптимальные размеры позволяют видеть невысокие горы, окаймляющие водную чашу, куда вливаются 18 ручьев с гор, и лишь один вытекает, образуя речку с тем же названием — Сон-Куль, которая выпадает в Нарын. Искупаться в озере вряд ли захочется даже летом, когда температура воды поднимется не выше 12 градусов. Цвет воды зависит от погоды, и большей частью оно синее, бывает фиолетовым и даже оранжевым. — Не, это оно меняет цвет по настроению, — не согласен Бакыт, — оно ведь живое.

Средней глубины 9 метров (максимальная глубина — 22 метра) вполне хватает, чтобы в озере водились пелядь и сиг, их первоначально запустили в конце 50-х годов прошлого века. Но к концу 70-х размножившаяся рыба вся повымерла. Считается, что причиной этого мора стало массовое купание овец, которых в то время насчитывалось полмиллиона. Купание животных запретили, и вскоре озеро снова ожило, наполнившись к тому же криками диких уток и индийских гусей.

Если повезет, на побережье можно столкнуться лицом к «лицу» с красным волком, рыжей лисой и даже осторожным снежным барсом. Для постоянных обитателей Сон-Куля эти животные не так уж редки, утверждает Бакыт. И встреча со снежным человеком вполне вероятна. Последняя его фраза вызывает улыбку. Разве что какого-нибудь заплутавшего в горах обросшего туриста через пару недель можно будет легко принять за неуловимого йети.

Вот и подошел к концу этот замечательный день. Мы всё-таки успели к озеру до темноты. Издали оно казалось недостижимым и немного загадочным, вблизи это чувство не исчезло. Медленно спускались сумерки, зажигая над озером вечерний закат. Золотом сверкнула вода, вспыхнул в небе багрянец, контуром очертив вмиг почерневшие горы. Вроде бы как везде и неоднократно видено, но каждый раз как впервые.

В поисках ночлега

Найти ночлег на озере Сон-Куль никакой сложности не представляло. Но только не в привычном отеле, каких здесь никогда не бывало, а в самых обычных чабанских юртах, разбросанных на расстоянии нескольких километров друг от друга на огромных просторах джайлоо. Как говорится одной в киргизской поговорке — Бир үйдүн жарыгы бир үйго түшпойт — свет одной юрты не падает на другую. Загляни в любую, везде примут как дорогого гостя, будь то заезжий турист или случайный путник, если ночь их застала в пути. Накормят так — из-за стола с трудом вылезешь, да спать уложат. Правда, небескорыстно. Времена, когда всё было бесплатно, видимо, давно прошли.

Как и миновали те времена, когда древним кочевникам в 1 тысячелетии нашей эры пришло в голову соорудить простое, как всё гениальное, разборное мобильное жилище. Деревянный каркас и войлочный покров — вот вам и юрта в общих чертах. Собрать и разобрать её, как конструктор, по силам даже двоим за несколько часов.

К выбору юрты Бакыт подошёл со всей ответственностью. Одну он сразу отметает с ходу, проявив заботу о кошельках. Забраковал и парочку других без трубы — кому же охота нос морозить, чай не лето уже на джайлоо. После нескольких бросков и метаний по сумеречному пастбищу делаем свой выбор в пользу небольшой скромной юрты с торчащей перископом пыхтящей дымом трубой. И пускай, как гласит киргизская пословица, сходная с русской, — Кан үйүнүн тардыгы, кара алачыгымдын кендиги — «в тесноте, да не в обиде», главное, будет тепло.

Вышедшие навстречу улыбчивые хозяева с приветливыми, немного усталыми лицами тоже внушали доверие — такие и обогреют и не обдерут. Так мы познакомились с семейной парой — Доктурбеком и Бурулсун, тянувшей первый год нелегкую чабанскую лямку. Впрочем, были и другие знакомства в других юртах, но эти чабаны запомнились особенно. Кто такой чабан — знают все, даже тот, кто его живьём никогда не видел. А легко ли быть чабаном, легко ли с ним жить? На эти вопросы ответят немногие.

Доктурбек — неопределенного возраста крепкий, высокорослый мужчина, совсем не похожий на чабана, каким себе представляла. Кем он только не был: и строителем, и шофером, теперь чабаном стал. Чтобы поддержать мужа, миловидной Бурулсун пришлось оставить учительство в начальной школе. Без помощника бы туго пришлось чабану. Да и веселей всё-таки с женой коротать вечера, не так страшно и одиноко оставаться в ночи одному. А вдруг волки нагрянут…

В недалекие советские времена присутствие на джайлоо жены с домочадцами не приветствовалось и всячески ограничивалось. Нечего отвлекать чабана от трудовых подвигов бытовухой, резонно считали наверху. Теперь до этого никому дела нет, и на джайлоо одинокого чабана уже не встретить. При каждом — жена и даже дети. И это правильно! Не случайно в другой киргизской пословице второй половине отводится не самое последнее место: Биринчи байлык — ден соолук, экинчи байлык — ак жоолук, үчүнчү байлык — жүз соолук. Первое богатство — здоровье, второе богатство — жена, третье богатство — сто овец. Впрочем, с этим можно поспорить. Разве не от жены-жоопук зависит здоровье мужа…

Гостеприимство киргизской юрты

Немного неуверенно заглядываю внутрь. Тусклый свет пробивается через крестовину из отверстия купола юрты, освещая почти пустое пространство, не имеющее углов. Это — тундук, главный символ, красующийся не только в куполе юрты, но и на флаге Киргизии. Больше всего умиляют маленькие пропеллеры.

Взгляд пробегает по складным стенкам-рейкам — кереге и, не встречая громоздких препятствий, цепляется за «буржуйку», в которой трещат «дрова». Доктурбек колдует над круглой печкой, подбрасывая ей в глотку сухие коричневые лепешки. Да это же кизяк — высушенный коровий навоз! Тут же вспоминаю непальские каменные жилища в Гималаях, где они тоже обогреваются кизяком, только от яков. Чабан улыбается моей реакции.

И действительно, мало—мальски деревянных природных конструкций, будь то лес или кустарники, на джайлоо отродясь не водилось. Вот и остается чабану для обогрева и приготовления пищи собирать то, что валяется под ногами и не требует никаких затрат. А ведь топливо отменное. Не случайно некоторые электростанции в Индии работают на кизяке. Даже англичане с некоторых пор носятся с идеей создания технологии переработки коровьего навоза в горючее для своего автопрома. Коров-то и в Англии хватает с избытком. Чего ж добру зря пропадать.

Тепло от печки плавно перетекает к протянутым к ней моим озябшим рукам, постепенно согревая и ноги. Какое же это блаженство! Чабан с сочувствием бросает взгляд на мои легкие бутсы в мелкую сеточку. В свою очередь, любуюсь его добротной кожаной обувкой военного образца. В шутку возникает догадка — поди, американские с авиабазы «Манас». К удивлению, Доктурбек кивает головой, с гордостью поглаживая крепкое голенище. Так во-о-о-т чем там промышляют… Президент-то в курсе?

Смену у печи принимает жена. (К слову сказать, на фотографии — жена эта другого чабана и из другой юрты, но различия только во внешности). Отпускать гостей, не солоно хлебавши, здесь не принято. Чем богаты, тем и рады поделиться с нежданными визитёрами.

Даже легенду сочинили на этот счет, может, позаимствовали у кого, но суть такая. Когда Создатель раздавал земли, все народы встали в очередь в надежде получить лакомые кусочки. Казах пожелал: — «Мне бы степи, чтобы разгуляться было коням». — «А нам — плодородные равнины, будем сеять хлопок», — заверили узбеки. Раздал все земли, сидит довольный. И тут прибегает запыхавшийся киргиз. — «Где ж ты был, любезный». — «Принимал гостей», — оправдывался опоздавший. Почесал сердобольный творец в затылке и, расщедрившись, произнес: — «За твое хлебосольство даю тебе горы, какие оставил для себя»…

С любопытством обхожу юрту, заглядывая во все «углы». Вместо сервантов и громоздких шкафов — оттопыренные коврики, прикрепленные к крестообразным рейкам. Туда и складывается всякий скарб. Вместо гвоздиков — кожаные клёпки. В отличие от намертво скрепляющих гвоздей, они позволяют растягивать и складывать реечные стенки.

Вместо высокого квадратного стола — низенький круглый столик, за который нас приглашают на трапезу, начавшуюся с… кымыза — кобыльего молока и долгого чаепития. Это — одна из особенностей и традиция киргизского застолья.

А связано это с баранами. Как так?

«Не говори, что принял гостя, если не зарезал для него барана» — еще одна кладезь киргизской народной мудрости открывает завесу этой традиции. Причем, гость мог сам выбрать понравившуюся ему овечку. Процесс превращения барашка в баранину, явно, — не скорый. Пока готовилось мясо, и потчевали гостей десертами. Нам выбирать не пришлось — барашка приговорили заранее. Но готовили его, пока часа два пили чай. Чаепитие было нескончаемо. Хорошо еще, что пиала была небольшой. Да и наливала Бурулсун почти что на дно. И не потому, что жалко. Традиция предписывает, чтобы чай при долгой беседе всегда был горячим.

Что интересовало меня — традиции и чабанский быт, что вполне понятно. Что интересовало их — статус и количество детей, мальчик-девочка. Второе — тоже более-менее понятно. Этот интерес не просто из любопытства, а своего рода пожелание долголетия и благополучия. Семьи у киргизов — многодетные, одним не ограничиваются. И чем больше детей, тем лучше. Кто в старости опорой и защитой будет? Конечно, сыновья. Об этом и в киргизской поговорке недвусмысленно сказано: «Рождение дочери — пополнение стада, рождение сына пополнение защитников».

А вот статус — зачем? Разве имеет значение он на джайлоо…

Доктурбек задумался. Выручил Бакыт, припомнив то ли старый анекдот, то ли жизненную историю про чабана, не признавшего Ворошилова, нагрянувшего в дальний киргизский колхоз. А не взять ли незнакомца себе в подпаски, прикидывал чабан, оставшийся без помощника. — «Кем работаешь, дядя», — закинул он удочки. Ответ председателя Верховного Совета СССР его не смутил. — «Хорошо тоже устроился», — невозмутимо констатировал знающий себе цену чабан, явно считая маршала себе равным. Может, Доктурбек тоже прикидывал, не взять ли меня в подпаски…

Не пустой чай хлебали за разговорами. Столик был уставлен забытыми уже прозрачными розетками, наполненными до краёв всякой молочной всячиной. Кочевой образ жизни древних киргизов отразился и на современном рационе потомков, не отказавшихся от простой пищи предков. Тут и чёбёгё цвета охры. Если коротко — это всего-навсего перемешанный с мукой осадок с вытопленного комкообразного масла. Съедобно, но непривычно. И кремообразная сметана, только не такая, что продается в наших магазинах. Даже смак другой. Божественный! А от вкуса каймака (оказывается, это — сливки) чуть не помрачилась сознанием. И почему я не киргизская кошка…

Натрескавшись каймака и сладостей с каламой (печеный хлеб), протестовать против протянутой пиалы с кесмё — мясного супа с лапшой — уже не было сил. Хорошо, что сидим на полу. Наконец нескончаемая трапеза приблизилась к своему логическому завершению. Вслед за Бакытом со словами «Омин» Доктурбек и Бурулсун провели свернутыми лодочкой ладонями по своим лицам, словно умылись. Действительно, аминь!

…За порогом юрты — кромешная темень, будто наложили повязку на глаза. Слышно за спиною только чье-то сопение да фырканье коней. Легкий, чуть морозный ветер донес запах уснувших овец, тесно прижимавшихся друг к другу. Пора и нам на покой.

Когда вернулась в юрту, стол был уже убран, а пол устлан стопками толстых одеял, сверху полагалось еще два. Кроватей в юртах отродясь не бывало. Зарывшись в одеяла, как в нору суслик, которых на джайлоо так и не видала, я безмятежно заснула, уверенная, что гостеприимная юрта надежно защищает меня от всяких невзгод. Пожалуй, лучше китайского поэта 7 века Во Цзюйи и не скажешь:

Буря не оторвет юрту от земли,

Проливные дожди не просочатся в нее,

Нет углов в юрте, кругло поставленной,

Так тепло, когда уснешь, лежа в юрте.

Легко ли быть чабаном, или третье его богатство

Утро неожиданно наступило рано, а юрта уже пуста, ведь утро чабана и его помощницы это — Баштан ашкан убара — хлопот полон рот, только успевай поворачиваться. Припомнив, как ночью навалилось удушье — сказалась всё-таки высота — с трудом заставила себя выползти из теплой постели и выйти наружу навстречу морозному воздуху. Не нужно быть большим знатоком, что б понять, что в хозяйстве современного чабана почти нет никаких различий со старым бытом кочевников. Те же юрты, та же привязанная к колу верховая лошадь, такие же загоны для скота и помост для сушки курута…

Солнце плавит иней в траве и озаряет улыбку на лице солирующей с утра Бурулсун. Разбухшими пальцами она теребит пухлое вымя коровы. Коров у семьи не меньше пятидесяти по славам Доктурбека. Надоить всех — задачка не из легких. А если еще и кобылицы есть, совсем запаришься.….

Снова чабан у жены в помощниках: подтаскивает мохнатеньких, попискивающих телят к соске матери. Добравшись до молока, они на время замолкают, издавая лишь смачное чавканье. Потом подводит другого, предыдущего в загон не заводит, а привязывает к жерди снаружи загона, чтобы всем телятам досталось. — привилегий здесь ни у кого нет.

Издавна у киргизов мерилом богатства считалось количество скота, определявшее его статус и материальный достаток. Как отмечали многие путешественники, побывавшие в Киргизии на рубеже 19–20 веков, киргизские мужчины, перечисляя свои богатства, упоминали первым делом скот — лошадей, овец, коз, отправляя жену и детей в конец списка. И мужчин понять можно. Будет скот — будут и деньги.

— «Сколько их у тебя», — спрашиваю Доктурбека, кивая на заждавшихся своей порции травки овец, томившихся в загоне. Тот не без гордости в ответ — двести пятьдесят! Ну да, впечатляет, у меня и одной-то нет.

С овцами — тоже маята. Кашляют, болеют, как малые дети. В конце сентября предстоит массовая стрижка — считается, что осенняя шерсть лучше весенней, а затем перегонка отар на зимние пастбища. Без потерь не обходится. Каждая на пересчет не по одному разу. Вот и сейчас перед выходом на пастбище нужно всех сосчитать, чтобы вечером сошлись цифры…

Да и на пастбище не особо не отдохнешь, глаз да глаз нужен. Где волки могут подстеречь, где — молния ударить в отару. Такие случаи не редки. Был случай, когда тысяча овец за раз попала под удар молнии и погибла. А если еще близко граница, как в той же Нарынской области, граничащей с Китаем, где охрану, как заявляют знающие люди, несут всё те же чабаны, приглядывая попутно за тем, чтобы межевые столбы китайцы втихаря не передвинули ближе. Пока муж на пастбище, жена на хозяйстве остается. Сколько ей всего предстоит — голова кругом идет! А если еще и дети за юбку держатся…

Не, нелегко быть чабаном, а его женой — тем более…

Вот, кажется, и всё. Наступила пора расставаться — чабанам с женами, а нам с джайлоо и таким душевным горным озером Сон-Куль.

Возвращение в Нарын

Но на этом путешествие не заканчивается. Предстоит еще вернуться в Нарын, но уже другой дорогой — через живописный перевал Молдо-Ашуу.

Перевал Молдо-Ашуу с его семиуровневым серпантином считается одним из самых экстремальных перевалов Киргизии и одним из самых красивых, в чем вскоре мы могли убедиться, достигнув отметки в 3200 метров. На такой высоте и находится перевал. Непременно нужно выйти из машины и оглянуться вокруг перед серьезным спуском. Действительно, перевал хорош и неоднообразен.

Как правило, перевалы накрыты густой пеленой тумана, но нам с погодой в тот день повезло. Лучи яркого солнца освещали не только близлежащие горы, но и проникали в дальние ущелья, заросшие стройными рядами громадных елей. Здесь, в отличие от джайлоо, вовсю царило лето. Цветы еще не завяли и издавали легкий, приятный аромат, а созревшие плоды дикого шиповника поражали размерами. Огромный паук старательно завертывал в кокон свою очередную жертву, не подозревая, что скоро осень уступит место зиме, и жизнь здесь замрёт с первыми серьёзными снегопадами. Дорогу на зиму закроют до следующей весны.

С определённой точки открывался вид на противоположный крутой склон, прорезанный, будто бритвой, зигзагом почти прямых дорог. Потому со стороны путь опасным не казался. Но это впечатление было обманчивым. Прочувствовав на себе экстремальность дороги, мы с осторожностью сползли вниз. Навстречу нам попалась старенькая машинка, так и не сумевшая преодолеть первый же серьезный этап подъема.

Ну, а видавшая виды машина Бакыта весело завиляла по ущелью, соревнуясь по скорости с небольшой речушкой с холодной горной водой.

Еще несколько километров, и картина полностью изменилась. За окном, как грибы, вырастали необычные белые горы с цветными прожилками. Два часа и должны быть в Нарыне.

Пробег по горам для машины Бакыта не прошел всё же бесследно. Через час-полтора она стала кряхтеть и покашливать, а затем и вовсе встала, как вкопанная. До последнего автобуса до Бишкека оставался какой-то час. Ну, всё, приехали. Я уже была готова заночевать в поле, но Бакыт не терял надежды и выгрузил нас на автостанции буквально за 5 минут до отхода автобуса. Так закончилось наше путешествие к горному озеру Сон-Куль, которое без Бакыта могло быть совсем иным…

Теги: Автопутешествия, Самостоятельные путешествия