«Смерть — это лишь жалость души к телу»

Дефилируя по дому и вскидывая глаза на работающий телевизор, довольно часто выдаю реплики при виде того или иного пейзажа:

— О, я знаю где это, я там была.

— Да где ты только не была, — отвечает муж с некоей долей иронии.

Поэтому, когда он увидал у меня на мониторе эту картинку, то радостно воскликнул:

— О, я знаю где это — это в Париже.

— Нет, — ехидно ответила я, — это в другом месте.

***

Ясным утром конца марта, забравшись в 34 автобус на Виа Рома в Генуе, я ехала сквозь теснину охристых Генуэзских домов, влекомая привязанностью, зародившейся почти 40 лет назад на Донском кладбище в Москве. Очутившись впервые в тогда еще заброшенном и каком-то не здешнем, вернее не похожем на те места упокоения, куда мы ходили проведывать близких, с не российскими надгробиями кладбище, я ощутила непередаваемую словами атмосферу душевного покоя и светлой грусти о конечности и одновременно бесконечности пути. Поэтому начав путешествовать, искала их сама, а вскоре и они стали находить меня.

Я знала, что могу не пойти в знаменитые Генуэзские палаццо с картинами и роскошной меблировкой и даже пропущу красивые сады и парки, но от визита в Стальено не откажусь ни за что.

Если вы думаете, что это у меня с головой не все в порядке (хотя кто его знает, если рассуждать в глобальном масштабе), но в связи со Стальено нахожусь в замечательной компании: Сиси Австрийская, Ницше, Мопасан, Марк Твен, Чехов. Фотография кладбища фигурирует на обложке альбома группы Джой Дивижен «Closer». Русский писатель Амфитеатров в одной из сцен своего мистического романа «Жар-цвет» описывает кладбище, вернее помещает туда своего героя.

Так что все сошлось.

«Это огромная каменная колоннада, квадрат внутри которой ничем не занят: широкий пол сложен из мраморных плит, и на каждой — надпись, ибо каждая плита скрывает могилу.» М.Твен. Он побывал на Стальено в 1867 году. Первые погребения в этом месте произошли за 16 лет до этого.

Как видите, квадрат уже густо «заселен.»

Около 200 лет тому назад, когда на этих землях стояла малонаселенная деревушка Вилла Ваккарецца, муниципалитет выкупил ее территорию под кладбище. В 1804 году Наполеон, а Лигурия тогда находилась под властью императора, выпустил так называемый «Указ Сен-Клу», частью которого был раздел, запрещающий хоронить усопших в церквях и городской черте, а для кладбищ выбирать места сухие и прохладные.

Разрабатывать проект поручили архитектору Карло Барабино, спроектировавшему, в том числе, и главную площадь Генуи — пьяцца Феррари. Так что приблизительно представляете, как все должно быть просторно и широко.

Но в 1835 году случилась эпидемия холеры, унесшая вместе с массой народа и самого архитектора. Эстафету строительства принял его ученик Джовани Батисто Ресаско, а первые работы по созданию мемориала начались лишь через 9 лет и закончились в 1851 году. Так что Маэстро Барабино покоится в другом месте.

Можно начать осмотр кладбища с «парадного входа», продолжающегося аллеей, ведущей к Пантеону или часовне Заступничества, вход в которую охраняют фигуры ветхозаветных пророков: Иовы и Иеремии.

Но я пошла, как все нормальные герои, в обход, с левой западной стороны. Там, над захоронением под номером 23 стоит пожалуй самая известная скульптура не только этого кладбища, да и всех кладбищ мира. Вернее скульптурный портрет удивительной женщины — Катерины Камподонико.

Торговка каштанами.

Так ее называют. Она родилась в год «Указа Сен-Клу», не блистала ни красотой, ни грацией. Не получила образования и была бедна, как церковная мышь. Но Бог наделил ее предпринимательской жилкой и она сколотила состояние, продавая канестрелли и чьямбелле (канестрелли — печенье в виде цветка, чьямбелле — бублик типа брецеля). Может она продавала и каштаны, но в руках она держит длинную нитку фундука, наподобие четок, а в руке тот самый брецель.

Интересно то, что даже Чехов упомянул об этой скульптуре в письме к Н. Линтваревой, назвав Катерину «помещицей, держащей в руке два хохлацких бублика».

Четки из фундука, якобы, даровали парню, купившему их для подарка суженой, долгую и счастливую семейную жизнь. Катерина же в браке была несчастлива, и откупилась от сильно пьющего мужа-бездельника тремя тысячами франков — суммой по тем временам солидной.

Торговля ее приносила видимый доход, и как это часто происходит с людьми хорошими, она занялась благотворительностью в доступном ей варианте — подкармливала бедных студентов. За что получила благодарность от городских властей и в какой-то момент стала знаменитостью местного масштаба. По-крайней мере на премьерах опер Верди сидела на почетном месте.

Когда в возрасте 76 лет она сильно занемогла, то от «любящих родственников», осуждавших ее независимый нрав, никакой заботы не получила. Они затеяли дележку еще не полученного наследства, но Катерина выздоровела. И встав с постели… отправилась к знаменитому скульптору Лоренцо Ореньо.

Еще при ее жизни, в 1881 году скульптуру водрузили на выкупленное место. Поступок этот был осуждаем церковниками и властями, а генуэзцы понесли в Стальено цветы и свечи, а 7 июня 1882 проводили Катерину в последний путь. Вот такой рассказ.

Тут как бы меня занимает два момента: первый — это история женщины и статуи, согласитесь, не ординарная, второй — то, что называют «флером эпохи».

Наряд «Торговки каштанами», ее история, эти нитки фундука и «хохляцкие бублики» расскажут о жизни Лигурии не меньше, чем страницы учебников и диссертаций. Достаточно включить воображение и даже можно уловить легкий аромат, идущий от каменных чьямбелле и услышать сухой звук постукивающих друг о друга нанизанных орехов.

Стальене не только кладбище, оно еще и памятник той эпохе. Нравам и традициям.

Модам того времени.

Движению чувств. Как-то иначе тогда выглядело отчаяние и горе.

Ангелы.

И сказал Господь Ангелу смерти: «Ступай, принеси мне душу Моше». И встал Ангел Смерти и пошел на встречу Моше… И спросил Моше: «Что ты здесь делаешь?» И отвечал Ангел смерти Моше: Бог неба и земли, в руке которого душа всякого живого существа и дух каждого человека, послал меня забрать твою душу.»

Ангелов на кладбище великое множество. Они сидят, стоят. Страдают, ждут и оплакивают.

Но даже среди этих многочисленных фигур вы непременно выхыватите взглядом эту.

«Ангел Воскресения» Д.Монтеверде на могиле Франческо Онето — президента Всеобщего Банка (1882 год). Не юноша, не девушка. Крылья с трубой страшного суда. А главное взгляд: на тебя и внутрь себя, в нем и меланхолия ухода, и страх перед небытием, а может ожидание встречи. Каждому свое. Как там у Бродского: «Придет смерть и у нее будут твои глаза». У смерти нет отличительных признаков, также как нет пола у этого смотрящего из-подлобья андрогена.

Я долго стояла перед этой скульптурой, считающейся вершиной кладбищенского жанра. Множество копий «Ангела Воскресения», чуть не написала: «гуляют по свету». Подобный находится и на могиле создателя, скульптора Монтеверде.

И было достаточно стойкое чувство, что ты находишься в музее.

То-ли из-за того, что день был ясный и солнце пробивалось сквозь все щели, освещая застывшие в веках и на века лица, я не испытывала ни трепета, ни боязни.

Но уйдя от коллонад и поднявшись на второй и третий этажи, я нашла не светлую анфиладу, а темные коридоры колумбариев.

Вот там внутри что-то притихло и какое-то гаденькое чувство, как в предверии непременного ужаса, появилось и стало крепнуть. А мраморные задвижки словно открытые рты мертвецов зловеще хохотали в след.

Уйдем отсюда. На свет.

Кладбище огромное 330000 кв.метров. Оно разделено на католическое, протестантское, английское, еврейское. Есть и детское. Трогательное, но быть рядом невыносимо.

Но мне не понятно нахождение семисвечника в ряду католических могил. То-ли антисемитизм в конце XIX века был не в почете, то-ли этот символ в данном случае имеет другое значение. Не знаю.

Перед тем, как отправиться в «горную часть» Стальено, я вам покажу еще одно надгробие Джулио Монтеверде, мимо которого сложно пройти. «Танец смерти» на могиле коммерсанта Валенте Челли.

Цепкие объятия серийного убийцы.

Чтобы выйти за пределы периметра непременно придется пройти через Часовню Заступничества. Внутри она светла, просторна и округла, не смотря на дорические колонны и классический портик.

Меня всегда поражала эта итальянская беззастенчивость. Обнаженные действующие лица расписных плафонов, глядя на которые возникают мысли далекие от воздержания и аскезы.

В 4-х нишах Пантеона Стальено стояла совершенно голая Ева,

рогатый Моисей, для связи поколений,

и еще кто-то, кого я не сфотографировала.

Судя по мизансцене, недавно закончилась служба. Женщины убирали помещение, священник с кем-то говорил. На меня никто не обращал внимание, не делал замечаний и не говорил, что чтобы снимать в церкви надо получить благословение батюшки.

Но ощущение там было странное. Как будто в холле дорого отеля. Что наверное, в прилагаемых обстоятельствах, совсем не плохо.

Ну, теперь в «поля». Там, в горных эмпиреях, скученно, но не тесно расположились те, у кого денег при жизни было больше, чем у «насельников» равнин.

Дорога закручивалась ракушкой наутилусом и на пути мне не встретилось ни одного, НИ ОДНОГО, человека.

И если на скульптурах равнинной части можно было проследить моду ушедших времен, то по склепам легко отслеживалось изменение архитектурных стилей.

Чего тут только не было: готические чуть-ли не замки, византийские купола, бретонский красный кирпич, классика, ренессанс, модерн и конструктивизм.

А внизу Генуя выстилала шафраном склоны кратера.

Было идеально чисто. Но покойников никто не навещал. Нигде не стояли банки с цветами, не суетились визитеры, да и самих визави, как это не покажется странных, во многих склепах не было.

— Откуда это тебе известно? — спросите.

А двери в них были открыты. Поеживаясь и передергивая плечами, как от внезапного холода, ругая себя за то, что опять лезу на частную территорию, я заглянула в некоторые приоткрытые двери.

Пусто!

Ну, в общем нагулялась и налазалась вверх-вниз я там от души. Но пора было возвращать из царства мертвых на бренную землю.

Да и то, что Геную я по большому счету почти не видела, заставило меня повернуть к выходу. В лучшем случае обошла я лишь процентов 30 этого великолепия.

А это надгробие меня развеселило. Вот как бы вы это интерпритировали?

Я бы назвала «Самообслуживание».

Спорая дорога под горку. Вновь вышла к Пантеону.

Спустилась по крутой лестнице, держась за перила.

Впечатление от Стальено осталось не кладбищенское. Скорее что-то бравурное, с легкой высокой демонической нотой, когда посреди конт-октавы вдруг пискнет «си» из четвертой.

Во времена Твена кладбище было в идеальном состоянии: «они совсем новые, белоснежные, каждая линия безупречна, лица в полной сохранности, нигде ни царапины, ни пятнышка, ни изъяна»… За полтораста лет белоснежный мрамор потемнел, некоторые скульптуры не досчитываются конечностей, надгробия аксессуаров. Густая пыль покрывает лицы статуй и было бы красиво сказать, что это пыль веков, если бы это не было обычной грязью.

В 2010 году были арестованы около десятка кладбищенских работников, из них 3 коммунальных инспектора за разграбление и осквернение надгробий и могил. Мородерство, похищение укращений и даже зубных протезов. Не брезговали и алюминиевыми гробами, которые прессовали и сдавали как цветной металл. Сюжет убийственный.

Как там: «На Земле стопроцентная смертность, никто не выжерживает, все умирают». И довольно странно, что так помпезно обставляется конечный пункт нашего пути. Ведь и рождение и смерть вещи прозаичные и по сути у всех одинаковые. Разная — жизнь.

Часы работы все дни: с 7–30 — 17–00.

25 января и Пасха с 7–30 — 13–00.

Закрыто: 1 и 6 января, 24 июня, 15 августа, 26 декабря.

Как добраться:

От вокзала Бриньоле атобус 14,

От вокзала Принсипе автобус 34.