Живопись в Уффици или можно ли объять необъятное

Как нужно строить свое знакомство с шедеврами галереи Уффици! Вопрос риторический и я не ставлю вопросительный знак. Разве в этом вопросе помогут советы!

Можно пробежаться… Этакая «разведка перед погружением». Но потом ведь следует начинать знакомство! А что греха таить — нередко, за неимением времени, таким обзором все и кончается.

Можно сосредоточиться на творчестве любимого художника. Лично я мечтала о встрече с Боттичелли (в Уффици самая большая коллекция картин этого художника). Можно посвятить время более подробному изучению какой-либо школы, направления. Да мало ли возможностей!

Но вот если пройтись по сюжетам…

Предлагаю вам не совсем традиционное «передвижение» по галерее — в поисках сюжета «Благовещения».

Вначале обратимся к картине Симоне Мартине и Липпо Мемми. Наверное потому, что картина эта написана в 1333 году. Это было раньше, чем написал свое Благовещение юный Леонардо да Винчи (1472 год) и раньше, чем Сандро Боттичелли написал свою картину на аналогичный сюжет (1489 год). В Уффици есть еще одна картина Боттичелли на этот сюжет (1481 год), но ее реже вспоминают. Почему! Ну, а еще посмотрим на работу Лоренцо ди Креди (1480 год). Конечно, «раньше или позже», в некоторых случаях утверждение условное, ведь над некоторыми работами художники трудились по нескольку лет.

Итак, входим в зал, где остановимся перед картиной «Благовещение» Симоне Мартине и его помощника Липпо Мемми.

С обозначением периодов у меня вдруг случилось некоторое смешение. Я шла в зал и слышала, как экскурсовод пригласила группу в зал «Сиенского треченто», а потом подвела к картине Мартине, написанной, как я уже упоминала в 1333 году, то есть в веке XIV-м. Вообще проще всего говорить о «Проторенессансе» — это тоже расхожий термин, обозначающий время перехода от Средневековья к Возрождению (XIII—XIV вв.)

Сразу договоримся, что эстетика иконописи, что более свойственно русскому религиозному сознанию, и религиозная живопись эпохи Возрождения — это два разных мировоззрения, а значит и два разных способа художественного выражения. Вначале и западное искусство опиралось на Византийскую (иконописную) традицию. Итальянские художники были под большим влиянием византийцев, но постепенно именно в Италии, стало формироваться новое отношение к миру и к человеку. Этот процесс занял столетия, а Проторенессанс — это во многом поиск новых путей и возможностей художественного самовыражения на непростом пути этого перехода. Впрочем, художник, который всегда говорит от своего имени, непременно является глашатаем своего Времени. Так было и с Симоне Мартине.

Что же это за новое, «возрожденческое» мировоззрение такое!

Всегда боюсь наскучить «умничаньем», поэтому расскажу просто-препросто.

Возрождение не отрицало религиозное миропонимание (это в Западной культуре произойдет позднее), но акценты постепенно смещались.

Сохраняя веру в Бога, человек Возрождения все внимание посвящал человеку. В результате постепенно Божественное, сверхприродное превращалось в природное, человеческое. Сверхчувственное превращалось в чувственное, мистическое превращалось в реальное.

Так художники уже не сомневались в своей безгрешности, когда писали своих Мадонн с любимых женщин, а Христу, святым, придавались вполне человеческие черты, даже конкретные. Так под покровом старых форм вызревал новый тип мышления.

И ведь никто не замечал противоречий. Оптимизм Возрождения заключался в уверенности (на самом деле заблуждении), что человек уже обрел свободу через раскрытие в нем духовных и практических возможностей.

Если иконописец перед тем как писать икону, постился, молился, дабы не исказить Образы Мира иного, то художник Возрождения наоборот обожествлял окружающий его мир и был счастлив в этой новой открывшейся возможности. Таким образом, иконописец, по сути своей, восходит от мира дольнего к миру горнему, а художник Возрождения (будучи при этом человеком верующим) все же обнаруживает себя в стремлении приблизиться именно к земному миру, а значит отодвинуться от мира дольнего.

Благовещение Симоне Мартине — это в первую очередь именно художественное (не каноническое) воплощение библейского события. Сюжет раскрывается через человеческие эмоции и чувства.

Если вы почитаете многочисленные аннотации, то непременно встретите эпитеты «изящно», «грациозно»… И это о Деве Марии! В момент, когда Архангел Гавриил принес ей Благую Весть о том, что Господь избрал её стать земной Матерью Христа, который родится на Земле, во спасение людей, погрязших в грехах. Дабы своей мукой, эти грехи искупить и открыть дверь ко спасению каждого, кто захочет пойти этим путем.

Никакого насилия. От Бога человеку дана свобода воли — дар творческий (его лишены даже ангелы!) Человек может сам избрать свой путь, но если раньше, после грехопадения Адама и Евы, дверь была закрыта, теперь она открылась, так что выбор за человеком.

Событие Космического масштаба, а у Мартине жанровая сценка из жизни, хотя и на библейский сюжет.

Вызывает ли у меня эта картина религиозные чувства — ничуть! Интересна ли мне эта картина? Несомненно! Мне интересно, какие средства использовал великий художник Проторенессанса для воплощения своей идеи.

Вначале художник покрыл доску, на которой собирался писать картину листом сусального золота. Дело в том, что символика иконописи имела для Мартине важное, даже основополагающее значение, ведь он опирался на византийские образцы, на которых был воспитан. В картине множество символов, которые и раскрывают библейский сюжет. Бог есть Свет, поэтому золотое в иконографии со времен византийской иконописи, свидетельствовало о присутствии Бога и Мира Горнего, Божественного.

Как известно в Древнем Риме христианство находилось под запретом. Поэтому новое вероучение первые Христиане часто (еще в катакомбах) изображали символически. Знание символов свидетельствовало о причастности.

Художники эпохи Возрождения, вслед за иконописцами Средневековья, хорошо знали эту символику (это мы ее не знаем, к сожалению, поэтому плохо разбираемся в иконописи).Символами были не только какие-то изображения, но и цвета, которыми пользовался художник.

Так красный цвет — это цвет крови, мученичества, символ жертвенности.

Не путать с пурпуром — цвет царской власти.

(Вообще самый сложный цвет — это красный — множество оттенков и каждый имеет свое название)

Синий цвет — небесное, верность, истина, а голубой — цвет Богородицы.

У Богородицы на картине мафорий синий, отороченный золотым. Мафорий — это четырехугольная накидка на Ближнем Востоке, который надевали поверх нижней одежды. Мафорий был велик, так что покрывал и голову, и все тело. Обычно Богородица изображается в Мафории.

(Подлинный Мафорий Богородицы с 474 года хранился в Константинополе, во Влахернском храме).

Под Мафорием, у Богородицы красное одеяние, оно пока скрыто, едва видно и это не случайно, ведь она не знает себя, но знает главное — «се раба Господня»… Вот этот главный смысл библейского момента у художника (к сожалению) и не акцентируется. Все внимание уделено реакции юной девушки, которую Архангел словно «застал врасплох», причем ее реакция сугубо человеческая — она нам знакома, понятна, она «от мира сего».

Кстати, я сейчас не берусь утверждать, какой оттенок красного изобразил художник на своей картине. На репродукциях, а особенно в интернете присутствует полный валюнтаризм в работе с цветом — каждый «фотошопит» как хочет. А в галереях и музеях Италии, порою бывает так тесно и картины развешены так неудачно (отсветы от окон, от ламп искусственного света), что оттенки, порою не воспринимаются. Моя же фотография не является лучшим вариантом, тут ведь всегда мешает и огромное количество посетителей, поэтому удобное место для фотографирования выбрать не получается. Но будем иметь в виду, что художники искали эти оттенки и для них, для их замысла, это было очень важно.

В центре картины находится ваза, с белыми лилиями.

Потир (кувшин или чаша) — символ искупительной жертвы Христа — это чаша страданий. Лилии — это символ Девы Марии, ее чистоты, а прямой стебель — это Божественный ум. Интересно, что здесь (и более нигде не встречала) лилии изображены с шипами, как на терновом венце Христа.

Архангел Гавриил протягивает Деве Марии лавровую ветвь (вечнозеленое растение). На его голове тоже лавровый венок. Это символ и чистоты, и вечной жизни, которая наступит после искупительной жертвы Христа.

И это далеко не все символы, прорисованные художником, о которых я в этом недлинном очерке могла бы сказать читателям.

Но обратим, наконец, внимание на две главные фигуры живописного повествования. (На самом деле присутствуют фигуры еще двух святых, но какие это святые — исследователи скорее догадываются.)

Итак, главные фигуры, расположенные в центральной части. Архангел Гавриил, словно еще находится в движении — он только что явился и потому еще не сложил свои трепещущие крылья, его одежды бурно развиваются. Он как вихрь — устремлен навстречу Деве Марии, которой принес Благую Весть. Эта Весть выбита золотым теснением, на латыне, она срывается с его уст и летит к Деве: «Богородица, Дева радуйся! Благодатная Мария, Господь с тобою» — это интерпретация на русском языке (из тропаря).

А вот реакция Девы звучит сквозь призму земных чувств. Она словно отстраняется, она не готова. Фигура Девы Марии написана действительно с большим изяществом, по-другому и не сказать. Красота ее позы, передающей смятение, просто завораживает. Но увлекаясь возможностью передать хореографичность героини сюжета, мы все дальше уходим от библейского первоисточника. Мне уже трудно назвать героиню сюжета Девой Марией. Я все больше оказываюсь во власти эстетических переживаний и это есть Возрождение! Это его сила и его слабость.

Вообще судить о явлении нужно с позиций законов, установленных этим явлением, иначе мы впадем в вульгаризм.

Картина Мартине очень красива, экскурсоводы непременно обращают внимание на богатство золотого фона. Да, богатство картины трудно не заметить.

Еще стоит обратить внимание на отличительную особенность Сиенской школы — узкие, томные глаза у персонажей на картинах. И у Мартини, у Дуччо, у братьев Лоренцети — мы встретим эти глаза, которые, исследователи назовут прекрасными, а меня (да простят великие) эти глаза не впечатляют.

Говорят, что глаза — это зеркало души, но подобные глаза свидетельствуют только о дремотном состоянии души… Впрочем, может быть это деталь, как раз и свидетельствующая о чем то… Но не будем фантазировать и не будем углубляться. Потому что это уже не имеет отношения к истинному Благовещению. На картине великолепно запечатлена драматургия мгновения, где автор стремился передать, казалось бы, «непередаваемое» и ему это удалось, но в рамках сугубо земного восприятия.

Однако обратимся к Благовещению Боттичелли.

Архангел Гавриил здесь также, как и на предыдущей картине, «остановленный на мгновение вихрь». Однако его Благая весть воспринимается Девой Марией иначе. Ее Лик (хочется говорить не о лице, а о лике) — полон смирения, он ближе иконописи и хотя прообразом Мадонны (как всегда у Боттичелли) была любимая им Симонетта — земное чистое создание, об этом забываешь, когда внимаешь живописному повествованию, это не отвлекает. Руки Девы, хотя и подняты в некоем «заградительном» жесте, но они столь мягкие, нежные, смиренные, что их конфигурацию легко представить не как собственно жест, а как движение, которое еще не сформировалось в окончательном выражении чувства.

Символика картины нами уже читается (лилия в руках у Архангела, синий покров). Однако в этот раз покров Девы оторочен как бы черным — смерть, траур. Но обратим внимание! Перед нами не собственно черный цвет, который, по природе своей гасит любую краску. Как ни странно, в этом темном (остерегусь говорить о черном) проглядывает рождение какого-то цвета(!). Это то, мимо чего так легко пройти! Но это гениально. Черное побеждается изнутри! Вопреки физиологии цвета и законам физики! Как же важно вглядываться в оттенки!

В отличие от картины Симоне Мартине, у Боттичелли, встреча Архангела с Девой происходит на фоне открытого окна, где запечатлен вид города (Флоренция), а вот гора — важный христианский символ духовного восхождения, подвига, приближения к истине, здесь видится скорее как пейзажная. В других картинах Возрождения, гора обычно более крутая.

На первом плане, очень важный универсальный символ — дерево (этот символ мы найдем во многих культурах). Символ многозначен.

В Христианстве это может быть напоминание о райском Древе Познания, от которого вкусили Адам и Ева, нарушив запрет Бога и совершив грехопадение. Но это и символ Креста — орудия искупительной смерти, жертвы Христа.

Еще одно Благовещение во многом повторяет предыдущие средства для выражения мгновения передачи Благой Вести.

Впрочем, я воспринимаю эту картину, скорее как продолжения первой (хотя вторая написана раньше). Мне кажется, что Благая Весть здесь уже передана. Дева Мария полностью восприняла ее и в смирении склонилась, а Архангел, на этой картине «воспаривший на воздухах» сложил молитвенно руки, отдавая дань чистоте Девы, ее покорности Воли Божьей. Она в голубом, каком-то, словно сотканном из воздуха, из неба, покрове, а он вновь окутан в одеяние поражающее колоритом.

Какой это цвет? Коричневое — символ суетности, праха, земного тлена. Желтое и золотое — Царство Божие. Боттичелли смешал такие разные оттенки и нашел «неземную» краску. Ее можно услышать только в подлиннике — это символ начала преображения земного в небесное. Деве такое преображение не свойственно — она чиста, но Архангел словно повествует о свершившемся планетарном событии, и мы знаем о каком, потому что это событие обращено к каждому из нас, к каждому, кто стоит перед картиной.

Боттичелли необыкновенно тонкий мастер, его нужно слушать в тишине. Нужна тишина души… В галерее обрести это состояние трудно.

Зачем нам важно общаться с подлинными образцами.

Сколько раз я здесь говорила о тонких нюансах языка красок — их мы можем воспринимать только в общении с настоящей работой мастера (хотя еще раз посетую, что это, в связи с рядом причин, бывает сложно даже в музее, в галерее). Как найти нужную точку (где мы стоим), для разговора с произведением искусства! Это уже работа зрителя.

А ведь кто-то полагает наивно, что зритель приходит в музей только любоваться. Нет, мы приходим трудиться! Открыть замысел автора, приобщиться к средствам, которые художник искал «до кровавого пота», чтобы рассказать нам что-то свое через века, услышать художника — это тоже работа, это не просто.

Когда мы питаемся оттисками великих шедевров растиражированных интернетом, не стоит забывать, что это суррогат, иногда непростительно искажающий первоисточник.

Сравним для примера три таких грубых образца из интернета. Знаменитое Благовещение Леонардо да Винчи.

Специально ничего не меняла. Именно так это размещено и видится с экрана.

Разве здесь можно говорить о языке краски! Какое непочтение цивилизационных технических средств по отношению к традиционной культуре!

Вообще авторство этой картины долгое время оспаривалось, пока, наконец, исследователи не пришли к соглашению, что это ранняя работа да Винчи.

В Уффицци картина поступила в 1867 году, но вначале была инвентаризована под иным авторством.

Вообще в Уффицци оказалось немало живописных работ, доставленных из монастырей.

Так эта картина находилась в церкви св. Варфоломея в материнском аббатстве Оливетов, что под Флоренцией.

Поскольку мы уже немало говорили о символике, мне кажется, вы и сами сможете рассмотреть картину, хотя говорить о символике языка краски на примере представленных мною образцов, вы не сможете.

Я знала об этой картине в галерее, но, признаюсь, не нашла ее, а потому своей фотографии у меня нет.

Впрочем, бывает, что какие-то картины уходят «в отпуск» на реставрацию, или в лабораторию, где их изучают. Так эта картина, после рентгеновского исследования, «рассказала», что первоначально голова Марии была наклонена сильнее.

Бывает, что картины «уезжают в путешествия», гостят в других музеях мира, а потом, «погостив», возвращаются домой.

Сфотографировала работу Лоренцо ди Креди. Это флорентийская школа и вновь «жанровая сценка» на библейский сюжет. Если интересно — попробуйте сами разобраться в своем отношении к изображаемому.

А я, возможно, уже и наскучила вам своими размышлениями.

Самое время закончить разговор стихотворными строчками, дабы напомнить о нашей ответственности перед художниками, с работами которых мы приходим знакомиться.

Это мое стихотворение о фреске Джотто «Поцелуй Иуды», но почему то кажется, что вспомнить его сейчас здесь вполне уместно:

Он в Падую пришел и стал писать

Лик и личину, что сошлись в мгновеньи.

Садилось солнце. Божья благодать

Объяла мир, простив несовпаденья.

Он так хотел пред наступленьем тьмы

Поймать луча немыслимую ноту,

И к нам взывал, чтоб содрогнулись мы

Пред откровеньем и прозреньем, — Джотто.

Еще Иуда уст не приложил

К Пречистому. Но серебро — в кармане!

Рождалась фреска, перед ней, без сил

Художник плакал на холодном камне.

Никто не видел этих чистых слез,

Лишь теплый ветер обнимал за плечи.

И оживал на фреске Сам Христос.

Капелла дель Арена. Лето. Вечер