Нестор, легендарный составитель древнейшего из сохранившихся летописных сводов — «Повести временных лет» — объяснял местонахождение земель самым доступным для современников способом: перечисляя названия рек и речных путей. Средневековая Русь была речной цивилизацией: кто не слышал о пути «Из варяг в греки»?
Поколения мужественных и целеустремленных путешественников и купцов вели свои ладьи по далеким таежным рекам, переносили суденышки, и товары по тяжким волокам. Благодаря походам за пушниной Новгородская древнерусская республика процветала. Была выстроена грандиозная торговая система, в рамках которой меха с бассейнов Пинеги и Пёзы, Северной Двины и Вычегды, Оби и Печоры текли на бездонные рынки Европы, на Ближний Восток, попадали аж на Север Африки. По масштабам географического охвата и доходов Новгородская торговля была наиболее успешной моделью бизнеса средних веков.
Текли реки, и текло время. Жидкие дороги вели все дальше и дальше. Россия приросла Сибирью. Когда континент закончился, по инерции пришли на Аляску. Это из ценнейшего меха тамошнего зверька калана был сшит воротник, который «морозной пылью серебрился» на плечах Евгения Онегина.
В 2014 году деревянная экспедиционная лодка легла на воду в восьмой раз. Мы поднялись в верховья реки Ижмы и спустились по Эжве — так на языке коми называют Вычегду. Вероятно, это единственная современная лодка, которая на веслах дошла от Онежского озера до Полярного Урала. Мы продолжаем долгий путь по старинным жидким дорогам Руси, и дерзкие деяния мужественных предков делают чуточку значительнее и нас. За сотни лет множество людей прошли по этому пути: торговали, смеялись, тревожились, строили планы, охотились, горевали, работали. Мы пробуем заглянуть в то давнее время, когда важнейшим развлечением была беседа, своими — слова, новой — мысль, безраздельным — внимание…
3
Во времена медленного труда на веслах не было современной проблемы дураков и дорог. Нечего было делать дуракам в долгом пути по рекам и волокам. Вероятно, это наше русское «посидим на дорожку», когда суетливо опускаемся на что попало и торопливо вскакиваем, ни о чем не успев подумать — древний атавизм вдумчивого и долгого путешествия.
Каким-то образом новгородцы умели соединить свободу, конкуренцию и верховенство права — а у нас нынешних это никак не выходит. Новгородский характер шлифовался в протяженных торговых экспедициях. Жизнь не оседлая, но и не вполне кочевая. Приходилось подстраиваться к постоянно меняющимся условиям. Нужно было многое знать и уметь, подолгу автономно работать вдали от дома, уметь находить общий язык с очень разными людьми. И оставаться верным семье, товарищам. Само слово родилось в торговой экспедиции. Товарищ — объясняют словари — старинное русское слово, образованное от слова «товар». А друг — от «дорога». Оба слова подразумевают совместные труды и путешествия; пуд соли и разведку незнакомой реки в длинном-длинном пути. Так и сейчас: достаточно вместе поработать или сходить в поход — и в целом делается понятно, кто чего стоит…
«На заре русской истории мы обязаны новгородцам тем, что мы такие, как есть, что мы русские…», сказал Дмитрий Лихачев. И хочется верить, что мы с Денисом похожи на добычливых удальцов-повольников. Пушнина наша — это фотографии и тексты: смыслы в словах и написанных светом картинах. «Произнесенные всуе, слова не стоят ничего», поэтому идем мы на лодке за тысячу километров. И постепенно становимся друзьями.
4
Поднимаемся по майской высокой, быстро мелеющей, реке. Теперь реки не так полноводны, как раньше. Пустеют, исчезают и деревни по берегам.
2
«Уходит вода из реки. Дыра в Земле пробита, вот и уходит вода!» — последний житель обезлюдевшего поселка лесозаготовителей обреченно машет рукой.
Не в дыре проблема. Реки созданы лесами. Есть молодая теория биотического насоса, объясняющая существование рек и осадков на суше деятельностью естественных лесов. Согласно этой концепции, ненарушенный лес представляет собой живой насос, на основе солнечной энергии закачивающий на сушу атмосферную влагу, испарившуюся с поверхности океана**. Леса, непрерывно растущие от морского побережья, испаряют влагу и создают масштабные градиенты давления, перемещающие с океана на сушу влажные воздушные массы.
Вывод из теории следует прозрачный, как дождевая вода, и невеселый, как избы безлюдной деревни: безжизненная пустыня неспособна создать на суше даже маленькую речку. «Широкомасштабная ликвидация естественного лесного покрова России за времена порядка нескольких лет приведет к уменьшению речного стока на порядок величины, возникновению засух, наводнений и пожаров, частичному опустыниванию в прибрежной полосе и полному — внутри континентов. Экономические потери от этого на много порядков величины превысят экономические выгоды от вырубки лесов. Жалкие остатки российской популяции будут вынуждены ютиться вдоль восточного и западного океанического побережья — в подобном положении находится современная Австралия».
Люди и лес — нельзя относиться к ним, как к нефти и газу. Вероятно, неспроста в России оказались взаимосвязаны массовые вырубки леса и уничтожение народа: вспомните ГУЛАГ и СССР, вокруг посмотрите. В результате мелеют и реки, и люди. Реки еще есть, но почти не судоходные. Люди живы, но таких, которых считаем великими, нет больше среди современников. Сам спрос на судоходность рек и масштабность человека исчезает.
1
Жидкие речные дороги почти опустели. Еще выставляется судоходная обстановка и проходят по высокой воде нечастые суда. Люди еще гоняют на моторках близ деревень и городов. В основном рыбачат, рыбачат, рыбачат — не понимая, что еще-то можно делать на реке. Рыбаки в разговорах горюют о прекращении молевого сплава древесины: «Тогда была рыба — во! А сейчас — тьфу, а не рыбалка».
Последствия варварского способа доставки бревен сказываются многие годы после окончания. Еще античные римляне понимали: «после этого не значит из-за этого». Ученые насчет перспектив порыбачить в р. Вычегда пессимистичны: вырубка лесов и изменение поверхностного стока, широкомасштабный промысел снизят численность и видовой состав рыб до уровня нерентабельного лова.
«Как рыбалка?» — этим вопросом начинается почти любой разговор, который, петляя как река, может вывести куда угодно. Байки о встречах с разным зверем в тайге, о профессиях, о политике. А то вдруг мужики принимаются вспоминать сельчан, стрелявших в лебедей.
— Нельзя их убивать. Один застрелил лебедя — через год сгорел вместе с домом. У другого вскоре ребенок умер.
Вспоминают бесславный конец и третьего, и четвертого — эти из дальних деревень:
— Многовато что-то совпадений. Это каждого из них бог наказал.
— Стрелять в белых — табу: итожат жестко.
Вероятно, человек, преступивший глубинное понимание о добре и зле и пальнувший в лебедя, это уже не вполне человек. Разложение в его голове зашло слишком далеко, а значит, вплотную подступила беда.
Волок из Ижмы в Эжву-Вычегду с лодкой не одолеть: уровень воды в реке за ночь опять упал на восемь сантиметров. Еще черемуха не зацвела, а воды в реке уже мало. Мелкий приток Черь Ижемская еще и завален, должно быть, павшими стволами. Лодку через водораздел тащить — для этого шестеро нужны, проверено на Пёзском волоке. Поэтому ищем грузовичок. Пригодная машина оказывается единственной на округу. Владелец Магомед (что характерно) получил бортовой утиль в загибавшемся колхозе вместо недоимок по зарплате. Он живет тут давно, со времен СССР, и для простоты сельчане зовут его Миша. Нас с лодкой нужно доставить за восемьдесят километров: для такого грузовика это далеко. Магомед обдумывает ситуацию, назначает цену и обещает подъехать через полтора часа: «надо выгрузить навоз в соседней деревне».
Местные мужики помогают вставить лодку в кузов. Ради нас Миша прицепил номера со своей «Волги», чтобы неучтенный «газон» не сильно бросался в глаза на дороге. Нас тепло провожают: за пять часов в деревне мы познакомились с хорошими людьми.
2
Сергей, помогая увязать лодку в кузове, продолжает разговор, с ласковой гордостью кивая на дочь-восьмиклассницу:
— Валя сама рыбачит, с двенадцати с собой на охоты беру! Машину с десяти лет умеет водить! — Замолкает, глубоко обдумывая важную мысль. — Америка против России, по телевизору говорят. Если американцы совсем прижмут нас, станем жить как в девятнадцатом веке: кто что сам умеет, тем и живет. Тяжко людям будет, отвыкли мы… Она, дочка, выживет.
Он смог научить стойкости к невзгодам, и жизнь не прервется. Все будет правильно и хорошо.
Из кузова капает коровья моча, густо пахнет авгиевыми конюшнями. Валя мечтательно спрашивает отца: «Па-ап, а давай тоже путешествовать?» Тот утвердительно кивает, как о давно решенном.
На грунтовке между реками навстречу попадается всего пара машин и медведь.
1
Жизнь у истоков сложная. Оттого здесь и малолюдно. Но при этом как-то чище, правильнее. За весь день встречаем только отшельника в утлой плоскодонке. Поступаем в точности по Генри Торо, с его досадой на невозможность спрятаться от людей — обязательно-де отыщут и навяжут свое общество. Зазываем анахорета выпить с нами чаю. Простая беседа под немудреную снедь радует всех нас.
2
В один день появляются и комары, и ласточки. Чтобы эти птички продолжали возвращаться на родину, нужны живые деревни для касаточек, и полноводные реки для береговушек. Для этого в домах у реки должны жить носители национальной психологии, зависимые от климата почти как ласточки в небе и хариус в реке.
Слышите, слышите стихи Юнны Мориц?
Ласточка, ласточка, матерью будь,
Матерью будь, не жалей свою грудь
Для родимого тела,
Для ранимого сердца,
Для негаснущей мысли,
Для бездонного чувства…
По Вычегде все чаще встречаем церкви.
5
4
Оживающие церкви и монастыри подобны разоренным муравейникам, где редкие уцелевшие муравьи вяло таскают хвоинки. Жалуется священник в храме: прихожан мало, не хватает рабочих рук поправить разруху. Мужики местные не хотят работать, не осталось в них веры. Рассказываю отцу Титу о православных коллегах-плотниках во времена расцвета ремесла:
Реставрировали мы часовню Успенья Богородицы. Ее срубили мужики махонькой Кижской деревеньки Васильево в конце XVII века. Собрались, значит, крестьяне, дельно обсудили рабочие вопросы, да часовню и построили. Делов-то! Задумайтесь: для этого нужно в зимнем лесу поштучно срубить отборные деревья, вывести лошадками, потом от коры гладко оскоблить, стены срубить, устроить кровли разных видов, над восьмериком главку поднять, лемешинка к лемешинке. Полы-потолки, окна-двери, крылечко при резных столбиках. «Небеса» сладить да расписать, иконостас с иконами и утварь необходимую справить. Денег и работы разной немало вложено: сруб рублем да топором поднимают. Это все помимо труда крестьянского, тяжкого и малоприбыльного на северной нехлебородной земле. В XIX веке мужики часовню свою перестроили. Сруб перебрали, гнилые бревна заменили. Прирубили звонницу. Было пригоже — стало иначе, ан опять красиво. Зачем эти новые труды? Вот же он, величавый Кижский погост, двадцать минут неспешной ходьбы!
Нужно было людям свое особое место, чтобы разговаривать с Богом. Деятельной была в людях вера.
Эти руины исчезающих деревень: слишком повсюду, слишком часто, слишком безнадежно.
4
Вглядываюсь в порушенную избу глазами плотника и читаю на бревнах аккуратный почерк топора. Это бревно — малость, оставленная безвестным мастером здесь и, возможно, в вечности. А что достойного для сохранения в веках сделали мы? Останется ли после нас хоть что-то такое, о чем потомки вспомнят с нежной грустью? Такого, во что и через двести лет вглядятся с почтительным уважением?
Исчезающая культура оставила ничтожно малое материальное наследие. Это наследство зависимо от живого народа, как книги от читателя и реки от леса. Умелые, мастеровитые люди экономно выбирали отборные деревья и рубили ладные избы. Плели из бересты, мастерили из дерева, лепили из глины, шили из самотканого полотна и кожи множество нужных вещей. Эта утварь была красивой и удобной. В трудную эру ручного ремесла люди оценивали и понимали жизнь по личному опыту. Этот персональный контроль над реальностью нам недоступен больше. Разве что в длительном путешествии, где возможно наполнить свою жизнь только тем, что действительно знаем, по-настоящему умеем и подлинно любим. Такое культурное пространство очень уязвимо, и без человека штучной выделки невозвратно пропадает в считанные годы вместе с недолговечными срубами и берестяными корзинками. Высокая культура ремесла на обочине новой цивилизации вырождается в товар. В сувенирчики, коих законы рынка требуют лепить по-быстрому и задешево.
2
2
А вместо крестьян приходят лесозаготовители, и деловито выстригают лес: им эти места чужие, им нужна товарная древесина, им плевать на лес. На барыш с продажи бревен можно купить множество хороших вещей: место человека умелого занимает человек потребляющий. А нужен бы человек думающий. Человек мыслящий и человек понимающий. Но мы все живем одним днем, почти ничего не можем сохранить, мало что умеем построить.
В прошлом еще году, на обмелевшей Ижме, под четырехтактный треск японского мотора, сравнивал прочитанное о прошлом с современностью… Богател Господин Великий Новгород — с его мастерами-медниками, плотниками, кузнецами, ювелирами. С отважными предприимчивыми купцами. С грамотным свободным населением и справедливым правосудием: «Русской правдой». На поясе чуть не у каждого и нож, и писало — инструмент для писания на бересте. Уходили новгородцы за белками, куницами, соболями на северо-восток все дальше и дальше, опустошали тайгу от пушных зверьков. Экстенсивная сырьевая экономика, как ни крути. Сейчас, в двадцать первом веке, в обнимку с нефтью и газом живем в России мы, потомки славных предприимчивых новгородцев. У нас по-прежнему сырьевая экономика: в чем разница, в чем сходство?
Обитал у волока из реки Онеги в реку Емцу этнос Емь — одно из племен «чуди заволочской». Новгородцы пришли сюда, в Заволочье, и проложили пути дальше.
Торговцы выменивали на шкурки местных зверьков самые лучшие товары: превосходные топоры, отличные ножи, красивые бусины. Давали за меха маленькие серебряные монетки и слитки-гривны. Они были прогрессорами, славяне. Новгородцы несли самую передовую технику, и богатую культуру, и веру в единого бога. Зачем покупать у местного кузнеца недорогой простенький топорик, если на меха меняют самое лучшее, а пушных зверьков полон лес? Обильна тайга на лучшие меха, и тайге той конца-краю нет. Хороши заработки и на волоке: лодьи, товары, припасы перетащить, снабдить ватажников провиантом, баньку истопить, ночлег предоставить. А то можно с добытой пушниной податься в Господин Великий Новгород и самому. Взять полную цену, осесть под справедливым крылом «Русской правды».
Возможно, хвалились меж собой: «Никогда прежде не живали так хорошо, богато и стабильно, как ныне!»
Сгинула та Емь. Стремительно утратила культуру и язык, полностью растворилась в новом народе. Осталось несколько упоминаний в русских летописях, да имя реки Емца, да селище, да несколько погребений, найденных археологами.
Современная Россия продает нефть и газ, разные металлы и древесину. Зачем затевать производство собственных мобильных телефонов и всего остального прочего, когда в страну везут самое лучшее? Превосходные автомобили, отличные компьютеры, красивую одежду и обувь, строительные и отделочные материалы, бытовую технику. Западноевропейские евро и североамериканские доллары, универсальные средства обмена. Никогда, никогда прежде не жили мы так богато, как сейчас!
Только у нас самих государства уже почти нет. И закона практически нет. И ощущения причастности к великому и бессмертному нет. В начале двадцать первого века мы стремительно превращаемся в заволочскую чудь. «Взбесившимся принтером» называем Госдуму. Все больше походит на укрепленный средневековый замок Московский Кремль: там гнездится обогатившаяся на ресурсах туземная элита. Мы допустили, мы сами это допустили.
Непутевый народ с великой историей — надеемся, что не исчезнем, как летописная Емь. У нас Пушкин, Достоевский, Толстой и Чехов. У нас Ломоносов и Менделеев. Гагарин! Кривая да нелегкая дорога ведет нашу обширную страну особым путем. Авось выведет.
1
Ведь что-то держит всех нас на плаву. Пора обдумывать курс, и выгребать против течения, пока не кончился запас плавучести и есть силы. Пока живы мы и не высохли наши реки…
