«Я смело утверждаю, что на Белом море есть такие места, на которых можно и должно устроить биологическую станцию» — Константин Сент-Илер, русский гидробиолог
Предпоследним пунктом программы в нашей экспедиции на яхте по Белому морю стал мыс Картеш на входе в Чупинскую губу Кандалакшского залива. Как и во многие места карельского берега, сюда добираются только морем. Здесь, в уютной бухточке Кривозерская, базируются сотрудники Беломорской биологической станции Зоологического института РАН, сокращенно ББС.
Мы сделали остановку в бухте для знакомства с базой и посещения музея, посвященного истории глубоководного обследования Белого моря, его флоре и фауне. Когда-то в силу обстоятельств я побывала на биостанции Уральского госуниверситета, от того посещения кроме разноголосицы несмышленых студентов в памяти ничего не осталось. Будет ли здесь то, что запомнится?
Рядом с нашей яхтой научное судно "Беломор"
Научное изучение жизненных циклов морской фауны Белого моря началось давно. Поначалу это были временные экспедиции, и лишь с созданием стационарных станций исследования сезонных изменений жизни биоорганизмов приобрели характер постоянных. Первую биостанцию на Белом море — Соловецкую Санкт-Петербургского общества естествоиспытателей основали в 1882 году, но просуществовала она недолго, всего 7 лет.
В 20-м веке научный интерес к Белому морю возрос, и появились новые биологические станции, три из них существуют поныне: Московского и Санкт-Петербургского университетов, третья — та самая ББС на мысе Картеш.
Ученые — люди с юмором, факт. В идолов биологи вряд ли верят, только в науку и в своего старика Дарвина, но встречал нас на причале в настроении абсолютного равновесия и непоколебимом состоянии дзен деревянный идол-смотритель в уморительной гидрошапочке. Оберегал ли идол от незваных гостей ученых или, напротив, притягивал к ним, наука на сей счет умалчивает.
При виде смотрителя меня отверткой просверлила мысль — а не результат ли это невероятного биологического эксперимента, еще неизвестного человечеству, не голова ли очередного профессора, сложившего её после глубоководного погружения на алтарь во имя науки. Чем черт не шутит?
История биостанции формально началась с 1947 года. Собственной стационарной научной базы долгое время она не имела, обзавелась лишь в 1957 году после мониторинга прибрежных участков Кандалакшского залива и согласования со всеми инстанциями. Выбранное место на мысе Картеш подошло ученым по всем параметрам.
Глубокая бухта, прикрытая от ветра и волн скалистыми берегами и островком, оказалась доступна для морских исследовательских судов любого тоннажа, а глубины в 50–60 метров позволяли проводить глубинные исследования морского разнообразия не только на мелководьях. В этом районе нет населенных пунктов, зато есть нетронутая промышленностью природа и источник пресной воды в глубоком, чистом озере Кривое.
С него и начнём экскурсию по территории базы. За нами увязался симпатичный рыжеватый пёс, взявший на себя наравне с капитаном роль местного проводника-гида. Пришлось угостить четвероногого товарища вкусной печенькой. Пёс приободрился и завилял загнутым кверху хвостиком. Капитану от зависти, что не ему досталось, только и оставалось сглотнуть скупую капитанскую слюну — какие к собаке вопросы…
Озеро Кривое когда-то являлось частью морской бухты, тектонический сдвиг приподнял этот участок, заполнившийся грунтовыми водами, и фактически отрезал его от моря, лишь небольшой ручей сумел найти к нему дорогу. Для здешних гидробиологов озеро — не только источник питьевой воды, но и объект для всевозможных исследований.
В свое время биологи станции изучали особенности нереста нескольких десятков видов беломорских рыб, а в ручье моллюсков — речных жемчужниц. И выявили некую взаимосвязь Мало того, что эти маленькие создания фильтровали воду, так еще и выделяли гормон, нужный для нереста лосося. Вот только, говорят, жемчужниц больше в ручье нет. А как тогда нереститься лососю …
Наш новый друг уверенно повел нас по деревянным мосткам, проложенным на территории базы, чтобы не вытаптывать растения. Ему явно доставляла удовольствие совместная прогулка и возможность похвастаться гостям, в каком замечательном природном месте он проживает. Повезло тебе, друг, спору нет, место прекрасное!
Да и нам интересно, чем и как обустроен научный центр, долгое время считавшийся образцовым и лучшим среди других биостанций страны.
Но при виде строений меня постигло разочарование. Эх, «товарищи ученые, доценты с докторами», за вас обидно — туалеты на улице, постирушки и помывка в бане, живут и работают сотрудники в старых зданиях, построенных еще на заре основания базы. В одном — лаборатории и небольшой музей…
В другом, тоже двухэтажном деревянном доме, прозванном «Бастилией», — помещения для жилья. Бараки и только.
Есть и другие отдельные строения, на вид современнее, но самую малость. Любопытно, у всех построек ББС свои названия, причем, довольно поэтичные — «Бастилия», «Близнецы», «Монплезир». Как известно, между поэзией и наукой большой пропасти нет.
Про свои домики, какими бы они ни были, ученые даже сочиняли нежные стихи, будто признавались в любви: «Потянуло, потянуло от забот дневных отвлечься. От начальников отречься и от стрессов отдохнуть. И пока не все уснуло, не пора ли поразвлечься? Для чего извольте просто в „Монплезир“ к нам заглянуть…».
Наш хвостатый приятель от нас не отставал и привел к своей подружке, извольте знакомиться! Выбор мы заценили. Хороша, ой, хороша, прям, как лисичка!
А от нашего капитана узнали о другой здешней пёсьей знаменитости с добрым взглядом по имени Харитон. Он обожает встречать биологов на причале и всегда улыбается, получив от них очередную печеньку. Его бока украшают шрамы, невидимые под шерстью. Харитон стал знаменитым после того, как однажды, спасая людей, сцепился с самим медведем и всё-таки уцелел. Вот такие у товарищей ученых надежные четвероногие друзья.
Нет уж тех, кто помнил бы, с каких невероятных сложностей начиналось строительство базы, сохранились лишь письменные воспоминания. Научные сотрудники сами тащили бревна и доски с причала метров 200 метров в гору и тянули 18 км высоковольтной линии электропередач, лишившись строевого леса, вырубленного бригадой наемных рабочих и… вывезенного ими в неизвестном направлении.
А сколько трудностей поджидало ученых еще впереди, особенно в 90-х, когда наплевали на науку и затерли её в самый дальний угол. Многие ушли из науки, как сохранять ей верность, если рухнуло всё разом. Станция рассталась с исследовательским судном «Картеш». Не помогли ни связи, ни письма в адрес своего французского коллеги, знаменитого исследователя мирового океана Жак-Ив Кусто, оставшиеся без ответа. Одна надежда на проверенный годами голый энтузиазм. Впрочем, кому тогда легко было.
И всё-таки биостанции повезло и с замечательными сотрудниками, не жалевшими ни сил, ни времени, и с мудрым начальством, руководившим непосредственно ими.
Заведующим станцией в 1957 году назначили доктора биологических наук, профессора Владимира Васильевича Кузнецова, посвятившего свою жизнь изучению Баренцева и Белого морей. Работать бы и работать, но ученый заболел и умер в 1961 году в возрасте 49 лет. Теперь его имя носит научно-исследовательское судно, а портрет профессора увидели на стене в музее вместе с портретом другого гидробиолога, заложившего основы современных представлений о фауне Белого моря — Константина Михайловича Дерюгина.
Нам открыли доступ в небольшую комнату со стеллажами, заполненной всякой всячиной, понятной любому гидробиологу, но не человеку, далёкому от науки. Даже не буду запудривать мозги, как что называется, для чего, чем «оперировали» гидробиологи в то далёкое время, в общем-то, не так важно. Предметы старые, допотопные, потёртые временем, тем они и ценны.
Музей, хоть и маленький, содержит визуальные результаты многолетних научных трудов гидробиологов. Многие экспонаты, словно из кунсткамеры, с давно заспиртованными рыбками и зубастыми страшными чучелками.
Иглокожие всё же посимпатичней будут.
Интереснее всего рассматривать «морскую жизнь», устроенную за стеклом, видны все цепочки пищевых взаимоотношений различных обитателей моря, кто живет наверху, а кто предпочитает прижиться на самом дне. Жизнь, как говорится, бурлит, только успевай вовремя спрятаться, желающих тебя съесть хватает. Все тут далеко не безобидные, одним словом, хищники.
Есть и небольшая коллекция картин, написанных не профессионалами, а всё теми же учеными. На картинах — любимое море, кораблик, морские чайки на камушке. Особенно впечатлила та, где море стонет, ревет. Уж мы-то видели, когда море сердится.
На «закуску» капитан оставил нам еще один заслуживающий внимания объект, со станцией никак не связанный и расположенный неподалёку в лесу. Если повезет, насобираем гранаты, клятвенно пообещал он. Только не те, что с деревьев свисают, а те, что в земле выросли. Кому на ожерелье, кому на браслетик. Да, прогуляться по лесной тропе на заброшенный рудник не помешало, хотя бы для разнообразия впечатлений. А вдруг счастье подвалит кучу несметных богатств…
На подходе к руднику мы очутились на… «свалке», состоявшей сплошь из камней, мерцавших от падавших на них ярких лучей. Отвалы! Редко такое бывает, что на подобных отвалах интересное что-то найдешь, самое ценное давно уже выбрано, но сам процесс поиска увлекает. Года два-три назад я частенько ездила по старым, заброшенным рудникам Урала. Побывала на хрустальных копях, насобирала на Гумешках кусочки малахита и спускалась в отработанный карьер в Нижнем Тагиле, где нашла камушек с небольшой малахитовой жилкой.
А в этих лесах находится памятник истории горного дела Карелии — дореволюционное месторождение слюды. Ее извлекали по старинке кайлом и лопатой, существовал еще один способ добычи с использованием замерзающей воды. Образовавшийся лед расширялся и откалывал пласт многослойного минерала. Добывали слюду здесь и во времена ГУЛАГа, тогда же жила иссякла, и месторождение посчитали отработанным. Где-то рядом хоронили лагерных, но место захоронений со временем позабылось.
Мы перебирали камушки и радовались, как дети, если находили интересные экземпляры с наслоениями слюды.
Иногда попадались камни с вкраплениями граната. С этим камнем встречаюсь не в первый раз. Находила гранаты — альмандины на Верхоловском месторождении на Урале, на Кольском полуострове, где мыс Корабль, теперь в Карелии. Увы, на браслетики не насобирали.
Богатым на месторождения оказались земли Лоухского района на побережье Чупинской губы Белого моря, в прошлом — Керетской волости. Насчитывается более 50 заброшенных горных выработок, где с 30-х по 90-е годы прошлого столетия добывали пегматит, кварц, микроклин, всё ту же слюду.
Теперь укрывшиеся в зарослях карельского леса эти старые слюдяные ямы, залитые водой, стали неотъемлемой частью современного техногенно-природного ландшафта. Такой ландшафт мы и увидели, подойдя к озеру, заполнившему небольшое пространство, откуда когда-то извлекали слюду, которой славился этот удаленный уголок Карелии.
Судьба минералов как судьба человека: то звездный взлет, то полное забвение. Аналогичная участь постигла слюду, незаменимую в течение столетий по причине своей прозрачности. Это ее свойство было решающим в годы средневековья для повальной вставки в фонари и окна в домах и церквях. Но с появлением производства стекла слюда утратила свою привлекательность. Добывать ее проблемно, да и в прозрачности она уступала более современному и прогрессивному материалу.
Начало здешнему промыслу добычи слюды положено в очень далекие времена, чуть ли не с 12 века. В своем дневнике современник Ивана Грозного — Генрих Штаден, побывавший на русском Севере, оставил такую запись: «Люди кормятся там от стекла, которое добывают из земли. Оно разрывается на тонкие листы, а потом из него делают окна. На русском языке это называется слюда».
А за границей минерал прозвали мусковитом — московским стеклом, то есть привезенным из русского государства — Московии, основного поставщика слюды в Европу. Разные экземпляры мусковита-слюды позднее увидим в музее в Чупе.
Долгое время основным хозяином слюдяного промысла на Беломорье считался Соловецкий монастырь, сдававший в казну десятину добычи, затем промысел по указу царя Петра I освободили от налога. Вплоть до конца 18 века промысел слюды в Керетской волости достигал 700–1300 пудов в год.
А когда слюдяные запасы в здешних недрах поисчерпались, и конкуренцию керетской слюде составила слюда из Якутии, местный промысел постепенно пришел в упадок и к началу 20 века совсем захирел. Сейчас никому и в голову не придет вставлять слюду в окна. И всё же ей нашли новое применение как ценному электроизоляционному материалу.
Берега на озере высокие, скалистые, и с одной стороны по низу скалы мы увидели зияющий вход в штольню. Почему бы не попробовать спуститься, — решил капитан, достал из рюкзака припасенную веревку и закрепил её к дереву.
Вызвалась составить капитану компанию лишь одна из нас, не я, хотя и занималась немного скалолазанием в спортивной секции на заре своей юности до того момента, пока не сорвалась с высоты. Помню, болталась маятником на страховке, отбивая о камни себе бока.
Избыток адреналина напрочь отбил желание впредь карабкаться по вертикальной стенке, и с той поры дух скалолазки во мне притих, долгое время не подавал признаков жизни. Пришлось вспомнить забытые навыки 12 лет назад на Филиппинах: иного варианта, как лезть вверх по 20-метровой вертикали, прилипая всем телом к натянутой веревке, у нас тогда не было.
Поразвлекавшись вволю на руднике, мы вернулись на базу, не пропустив напоследок еще один объект, служивший годами на благо науки, — лодочный мотор «Вихрь», превратившийся в итоге в памятник с надписью на постаменте: «с любовью и ненавистью». Весь маломерный флот станции долгое время снабжали только этими моторами, потому их любили. Но моторы давали сбой, оттого их ненавидели, когда частенько они ломались. Как известно, от любви до ненависти один шаг.
Прототипом «Вихря», устаревшего еще до своего рождения, был трофейный мотор «Кёниг» довоенной разработки, снятый с западногерманских конвейеров после войны, как мотор вчерашнего дня. Но моторостроителей города Куйбышева, ныне Самары, нисколько это не смутило, и в начале 60-х годов на заводе вихрем запустили аналог отжившей в Европе конструкции.
Современные лодки станции оснащены импортными Хондами, Сузуки, Ямахами, а они практически безотказны.
Значительно увеличился флот биостанции, а это главная составляющая в работе гидробиологов, как же изучать глубины, если не будет плавсредств. На причале стояли два научно-исследовательских судна: «Профессор Владимир Кузнецов» водоизмешением 300 тонн, построенный в 1993 году, рассчитан на две недели автономного плавания и оснащен тремя лабораторными помещениями и оборудованием для проведения гидрологических работ, и «Беломор», а еще маломерные моторные катера, лодки на веслах, сейнер, шлюпки.
Гордость биостанции – научно-исследовательское судно «Профессор Владимир Кузнецов»
Сейчас на станции три десятка научных сотрудников (для сравнения в 80-х больше 60-ти), потянулась молодежь в науку. Что ее привлекает? Сложно сказать. Кого-то привлекает Север, других — возможность новых научных открытий, третьих — желание повторить славу Жак-Ива Кусто. Конечно, без сложностей в работе беломорских гидробиологов не обходится. Они в постоянном поиске доказательств ценности и нужности своей по большому счету опасной работы, не приносящей сверхприбыли, вместе с тем актуальной в современных условиях климатических изменений и возрастающего с каждым годом негативного влияния человека на матушку природу.
Немало у сотрудников биостанции научных достижений и прорывов, за многие годы накоплен уникальный материал о динамике процессов, протекающих в Белом море, с прогнозами их изменений. И этим глубинным исследованиям не видно конца. Так что научные изыскания в Белом море продолжаются. При отплытии мы как раз застали момент, когда сотрудники собирались на очередные исследования, провожал их на причале знакомый нам хвостатый приятель.
Ну, а мы, помахав на прощание ученым и окинув взглядом удалявшуюся от нас станцию, продолжили свое путешествие. Как бы ни хотелось, оно близилось к завершению, к конечной точке в поселке Чупа, известном на Белом море своим яхт-клубом. Именно оттуда и наша яхта "Базилио", на которой совершали вояж. Об истории поселка и как у посельчан возникло увлечение яхтингом в следующий раз.
