Сахалин. Чехов: остров воздержания (путевые заметки) 2

Антон Павлович на Сахалине скучал по своим таксам — Брому Исаевичу и Хине Макаровне. Поэтому, возможно он хотел быстрее оставить остров. Но работу нужно было делать и он продолжал ее делать. Дела по сбору материала по написанию диссертации продвигались медленно. Переписные карточки даже снились во сне. Они как припайные льдины наползали на берег, громоздились друг на друга, так как были похожи на оконное стекло — ломались, крошились, шли трещинами. Он пытался отползти от них упираясь ногами и отталкиваясь, а они двигались и двигались наползая с стеклянно-шелестящим звуком. Он переворачивался на живот и полз хватая пальцами сырой песок, а сзади наползала громада стекла которая разбивалась на тысячи осколков, разрезая острыми гранями материю брюк, кожные покровы, артерии и сухожилия. Из разрезанных отверстий с клокотанием исходила кровь, которую тут-же смывали волны прибоя. Морская вода окрашивалась в красный цвет, который вместе с пеной выносило в Охотское море. По пляжу кругами носился Бром Исаевич, и с озверением лаял на стеклянные переписные карточки наползающие на Чехова. Чуть в стороне стоял рессорный экипаж из которого высовывался каторжник — кучер, который поправлял картуз кончиком палки и говорил сипло: Пошто барин не едем? Лошадки то умаялись стоять без дела. Тут вот бабу тебе привели Хну Макаровну, будешь справлять-то? Из рессорного экипажа грустно выглядывала вторая такса, свешивала неимоверно большие уши и оглашала окрест противном воем. Он полз к поводе, пытался втянуть в него изрезанное тело, но оно не слушалось, рукам не хватало сил подтянутся. Каторжанин, глядя на его бессильные потуги, весело смеялся обнажая гнилые зубы, покрытые налетом табака, хлопал себя по худым бокам, откидывался назад ударяясь о козырек, и веселый смех сменялся нарастающим хлюпаньем и судорогами.

Глаза распахнулись впустив под черепную коробку зрительные образы — мрачный давно не беленный, с паутиной угол комнаты, слабый свет сквозь окно, стол покрытый скатертью. Со стороны улицы, из окна явственно слышались звуки идущих мимо по дороге коров, бренчащих колокольцами. Поморщившись нашел пенсне, подошел к окну и распахнул раму. В комнату ворвался запах моря, навоза и пыльной дороги. К дому подъехал рессорная коляска с откидным верхом. На козлах сидел каторжанин с гнилыми зубами из сна: Пошто барин не собирамся в дорогу? — крикнул он завидя Чехова в окне. Через минут двадцать ехали спускаясь с косогора в сторону Первой пади.

К селениям, которые лежат западнее Корсаковского поста, ведет веселая дорога у самого моря; направо глинистые крутизны и осыпи, кучерявые от зелени, а налево шумящее море. На песке, где волны уже разбиваются в пену и, точно утомленные, катятся назад, коричневым бордюром лежит по всему побережью морская капуста, выброшенная морем. Она издает приторно слащавый, но не противный запах гниющей водоросли, но для южного моря этот запах так же типичен, как ежеминутный взлет диких морских уток, которые развлекают вас всё время, пока вы едете по берегу. Пароходы и парусные суда здесь редкие гости; ничего не видно ни возле, ни на горизонте, и потому море представляется пустынным. И изредка разве покажется неуклюжая сеноплавка, которая движется еле-еле, иногда на ней темный, некрасивый парус, или каторжный бредет по колена в воде и тащит за собою на веревке бревно, — вот и все картины.

Вот крутой берег прерывается длинною и глубокою долиной. Тут течет речка Унтанай, или Унта, и возле была когда-то казенная Унтовская ферма, которую каторжные называли Дранкой, — понятно, почему. В настоящее время здесь тюремные огороды и стоят только три поселенческие избы. Это — Первая Падь.

Первая Падь, как и Корсаковский пост было сожжено отрядом лейтенанта Максимова состоящим из матросов крейсера «Новик», до кучи сгорело все что могло гореть лодки, кунгасы, хозяйственные постройки. Японцам ничего не досталось, только головешки, да пепел. Хотя терзают меня смутные сомненья, что им ничего и не надо было нашего, кроме территории, да акватории. Хотя преемственность была, даже в названии — переименовали в Итиносава, что по-японски обозначает Первая падь. В поселке, на берегу моря находятся причалы спортивно-туристического яхт-клуба «Сахалин зюйд марин», занимающегося морскими прогулками по акватории залива Анива. Как защита от штормов старые погибшие корабли сиротливо прижавшиеся к берегу. Когда образуется припай из льда, яхты и катера вытаскивают на берег, для зимнего сна. Они спят в анабиозе и видят сны о лете, волнах бьющихся о борт. А может сон крепок и ничего не видится.

Просто отдыхают до открытия навигации, когда можно отправится до мыса Анива, посмотреть на старый маяк в виде замка Ив, или на морскую рыбалку на морского окуня или камбалу. Движуха в заливе приличная — кроме отстоя в заливе, интенсивно бороздят акваторию танкера, газовозы, сухогрузы, траулеры, и прочие и прочие.

Иногда, всплывают подводные лодки и появляются боевые корабли, инсценируют разные ситуации и опять исчезают оставляя место неподвижно стоящим погибшим кораблям, которых много в окрестностях Корсакова. На некоторых нашли приют колонии бакланов, некоторые вакантны.

Когда мы с фотографом Александром искали место для съемки нашли «недострой», около магистральной дороги на Южно-Сахалинск.

Что здесь планировалось одному богу известно. Но с верхушки открывается неплохой вид на поселок. Распадок весь застроен. Чего только тут нет. И дачи-дворцы, и дачи-халупы, и предприятия вынесенные из корсаковской городской черты. Но то, что меня поразило, так это куст облепихи, черт его знает, как выросший в бетоне крыши. Растет себе и растет.

На Сахалине облепиха на дачах редкость, появилась сравнительно недавно. А до этого была видимо единично. Вырастить было трудно. А тут просто сама, на крыше, без почвенного слоя — удивительно. С правого борта речной долины, открывается вид на мыс отделяющий Первую падь ль Корсакова, яхт-клуб выглядящий как куча кораблей выброшенных на берег, да застроенная долина. Не поймешь, где заканчиваются погибшие корабли и начинаются «живые».

Трудно представить топографическую ситуацию на момент 1890 года, как никак прошло 129 лет, но вот краски поздней осени те, Чехов как раз уезжал с острова. Коричневое всех оттенков, да и деревья такие же исковерканные ветром стояли на краю обрыва, на фоне залива Анива — провожали Антона Павловича.

Затем следует Вторая падь, в которой шесть дворов. Тут у одного зажиточного старика крестьянина из ссыльных живет в сожительницах старуха, девушка Ульяна. Когда-то, очень давно, она убила своего ребенка и зарыла его в землю, на суде же говорила, что ребенка она не убила, а закопала его живым, — этак, думала, скорей оправдают; суд приговорил ее на 20 лет. Рассказывая мне об этом, Ульяна горько плакала, потом вытерла глаза и спросила: «Капустки кисленькой не купите ли?».

Вторая падь как брат-близнец Первой пади. Те же дачи, промышленные предприятия, сараи. Тот же лейтенант Максимов с матросами — пироманами. С момента 1890 года, менялись названия — была Вторая падь, стала Ниносава, по-японски Вторая падь. Потом опять переименовали, вернув историческое название. От Первой до Второй, через сопочку, а если по дороге 1890 года, по бережку, через мыс. В поисках кадра пришлось колесить по поселку. Так плотно все застроено, что иногда казалось, что «Делика» вот-вот застрянет зажатая меж заборов. Снимать пришлось с правого борта речки, на солнце, по левому борту дорога никакая.

В Третьей Пади 17 дворов. во всех этих трех селениях жителей 46, в том числе женщин 17. Хозяев 26. Люди здесь всё основательные, зажиточные, имеют много скота и некоторые даже промышляют им. Главною причиной такого благосостояния следует признать, вероятно, климат и почвенные условия, но я думаю также, что если пригласить сюда чиновников из Александровска или Дуэ и попросить их распорядиться, то через год же во всех трех Падях будет не 26, а 300 хозяев, не считая совладельцев, и все они окажутся «домонерачители и самовольные» и будут сидеть без куска хлеба. Примера этих трех маленьких селений, я думаю, достаточно, чтобы наконец взять за правило, что в настоящее время, пока еще колония молода и не окрепла, чем меньше хозяев, тем лучше, и что чем длиннее улица, тем она беднее.

Третья Падь, похожа на первые две. Застройкой бесконечными дачами, железной дорогой идущей берегом, плавно повторяющей изгибы берега, да внешним видом. Дачные кооперативы «Оптовик — 1», «Комунальник — 1», «Строитель», сменяются на «Комунальник — 2», «Лесовод», «Экран», «Хуторок», те в свою очередь на «Маяк», «Рыбник», «Тюльпан», речки уже обмелевшие до состояния канавы до сих пор носят гордо фамилии Чкалова и Водопьянова. Повторяющиеся названия Первая, Вторая, Третья падь, Инносава, Ниносава, Санносава — как скучно!

Так скучно, что прямо тоска. Каторжанин обернулся к Антону Павловичу перед этим смачно харкнув в круп лошади: «Н — но ссучья морда. Подъезжаем к Соловьёвке ваше высокоблагородь». Да вижу — подумалось Чехову — посмотревшему в спину кучера, потом на круп лошади со сползавшим харчком. Дорога поворачивала в деревню.

На четвертой версте от поста находится Соловьевка, основанная в 1882 году. Из всех сахалинских селений она занимает наиболее выгодное положение: она при море, и, кроме того, недалеко от нее находится устье рыбной речки Сусуи. Население держит коров и торгует молоком. Занимается также хлебопашеством. Жителей 74: 37 м и 37 ж. Хозяев 26. Все они имеют пахотную и покосную землю, в среднем по одной десятине на душу. Земля хороша только около моря, по скатам берега, дальше же она плоха, из-под ели и пихты.

Отсюда уже и море уходит вправо. Тебя обступает, хоть и вторичный, но лес. 15 сентября 1883 г. в рапорте на имя заведующего ссыльнокаторжными Приморской области полковника А. Ф. Соловьева Яцкевич предложил назвать образованные «…на юге Сахалина селения, населенные каторжными, окончившими сроки наказаний, первое — Соловьевским, второе — Мицулевским, третье — Владимирским, четвертое — Власовским». Таким образом все четыре поселения получили названия в честь чиновников: Яцкевича (которого звали Карл-Владимир) — как про себя забыть, Власова (председатель государственной комиссии), Мицуля (агроном, член государственной комиссии). И четвертое, названное в честь заведующего ссыльнокаторжными Приморской области полковника Александра Феопемптовича Соловьева, на которого рапорт и писался. До этого момента на 9-й версте, находилось зимовье 3-й роты где содержался рогатый скот.

В период губернаторства Карафуто поселок значительно вырос. Японское название Кайдзука в переводе обозначает «раковинная куча». В Японии кстати, есть город-тезка в провинции Осака. В Кайдзука в 20-х годах была созданы частные фермы по разведению черно-бурых лисиц и американских норок. Кроме них разводили кроликов, голубого песца, серебристо-черных, красных, черных лисиц и крестовку. Но основной породой для разведения стали серебристо-черные лисы, мех которых очень ценился в Японии, и разведение лис стало прибыльным бизнесом на Карафуто.

Южно-Сахалинский зверосовхоз № 1 создан за день до Нового года — 31 декабря 1945 г. на базе национализированных частных ферм Акционерного общества «Карафуто Каяхацу Кабусики Кайси».

До 1992, как звероводческий совхоз «Соловьёвский» входил в десятку крупных зверохозяйств Российской Федерации по производству и сдаче государству клеточной пушнины — более 100 тыс. шкурок, пока в 1997 его признали банкротом и ликвидировали. Так закончилась история оставив после себя стелу советских времен с четырьмя символическими фигурками пушных зверьков, да заборами из сетки-рабицы, (со зверофермы притащили), что в каждом дворе.

На северной стороны Соловьевки, где кстати лимонник собираю, до сих пор белыми прямоугольниками бетонные основания клеток, как могилы на Арлингтонском кладбище. В центре поселка площадь, с гордым хищным орлом. Не потому-ли, что соловья напоминает? Стоит себе озирая окрест, сверлит взглядом в прохожего и думает что-то себе. В поселке чуть больше тысячи человек, больше половины жителей поселка старшего возраста бывшие работники зверосовхоза, оставшиеся без работы. Поселок в меру чистенький по центральной улице. Если подняться на верх, открывается панорама на залив Лососей, название которому дал человек и пароход — Иван Федорович Крузенштерн, в те времена, когда его действительно было много в этом месте и он стоял косяком и ждал входа в Сусунай, тогда нерестовую реку. Сейчас уже не стоит, так как Сусуя перестала быть нерестовой, залив носит название Гнилой Угол, а уровень загрязнения достиг критической отметки.

В Соловьевке забрехали собаки, почувствовав приближение чужих. Сразу вспомнился Бром Исаевич, кучер-каторжанин повернулся и спросил: Куда барин изволит? Тут впервые Антон Павлович заметил бельмо на глазу под наползающим на глаза картузом, засаленным и с поломанным козырьком. К смотрителю, любезный — со вздохом сказал Чехов сменив позу. Тряска по дороге несмотря на рессоры, мягкую подушку подсунутую при выезде секретарем, правильную езду отдавалась в почках, пояснице, спускаясь ниже, утомила.

Разложив необходимое рядом, Антон Павлович поглядел на присевшего рядом ссыльнопоселенца из-под лба и привычно начал: Фамилия Имя?

— Федор Никитин Букин поселенец, — мы православные, нижегородские — мужичонка мял шапку заскорузлыми дрожащими пальцами.

— А что веруешь? — заполняя карточку спросил Чехов выводя в карточке буквы.

— Верую — тот задумчиво поковырял в носу извлекая что-то коричневое.

— Когда осужден?

— в восемьдесят первом, нагрубил барину…

— а что грубо ответил?

— Ну да…оглоблей по голове…

— Это так нарубил?

— Ну да…это потом так, а вначале нагрубил, а потом оглоблей, голову то и зашиб.

— А за что?

— К Марфутке полез барин, щупать давай ее…

— А Марфутка то кто?

— На мельнице на меня работала, мешки таскала, ну вот за мукой оне приехали, а он к Марфе полез, за задницу хвать ее, а вона довольна, смеётца, он ее щупать давай, а она смеёца, я и нагрубил оглоблей по башке, девке-то, штоб не смеялась, а то довольна така ходила …

— Так подожди, а барину ты ведь говорил…

— Ну это потом, ему не по нраву пришлось, что я ее высек кнутом. Подлец — говорит, ты ж ее до смерти добил, а я пару раз всего вдарил то, да башкой в навоз засунул, что задница из кучи торчала. Ну и не утерпел на задницу смотреть, решил того — он пошевелил пальцами описывая полукруговые движения, как охотник на привале, работы Перова. Антон Павлович ощутил себя вторым охотником чешущим ухо.

— И что? — спросил Чехов

— Ну пристраиваться начал сзади, а барин то и объявился — кричит — куды бабу-то дел?

— Куды, куды, вот она точит из навозу-то, чё ей будет…а он кричать давай — забил бабу!

— А он то за что пострадал?

— Ну толкаться давай, бабу хотел вытащщить из навозу-то, я ей оглоблей-то по хребтине и замочил, его вон тоже в навоз засунул, и тоже оглоблей оховячил. Его то вытащили, откачали, а баба захлебнулась, вот оно как, меня значит и того…сослали…- Букин замолчал ковыряясь в носу, занятый этим занятием, — ну ничо, мне неплохо тут… — он опять чего то извлек из ноздри, долго отскабливал найденное меж пальцев затем сказал, улыбаясь — давай дальше-то чего.

— Не грамоты не знаю, мельником тут. Холастякую пока. Но вот смотрю Машка у нас есть, посвататься можно, она с Яковом живет, сожительствует. Дочь еённая тоже ничаго, а чё, больше не говорить ничаго не надо, ну ладно пойду.

Долго выходил натыкаясь на разные предметы.

Пока переписал и выслушал около 70 жителей стемнело. У каждого история одна другой веселее, голова пухла. Смотритель показал комнату, отужинали надоевшим до чертиков лососем с икрой. Глаза сомкнулись, едва голова коснулась подушки. Не помешали даже вопли по соседству. То каторжанин-кучер сошелся в рукопашной с пьяным поселенцем, размахивая граблями. Над Соловьевкой взошла блестящая пьяная луна, окрасив тайгу в серебристые цвета.

Я еще постоял немного глядя на сокола хитро прижмурившего глаз, потом залез в «Делику». Александр, обняв фотоаппарат мирно спал убаюканный теплом печки, сонный водитель тоже Александр, пытался послать по телефону сообщение — что Михалыч, дальше куда?

— Едем искать Голый мыс.

_, А это что?

Было такое поселение куда заезжал Чехов, называлось Голый мыс, по всем признакам, это выходило современное Дачное. Тоже через сопочку. У японцев Симба. Отсюда дорога поворачивала напрямую на Рудака (Анива). Мы поколесили по соседней параллельной трассе на Южный улице, потом снова выехали на нее. Снимать в Дачном было не чего. Во первых воинская часть, в которую не пройдёшь не проедешь. Во вторых типовые, наскучившие всем пятиэтажки с проживающими там военными. Еле-еле нашел приличный косогор с которого открывался вид на долину Сусуи слегка обезображенный ЛЭП. Снял. Пошел мелкий и противный дождь. Нужно было ехать.

Продолжение следует

Примечание*- выдержки из книги А. П. Чехова «Остров Сахалин», выделен полужирным курсивом

текст путешествия А. П. Чехова — курсивом, текст автора простым шрифтом.

Теги: Самостоятельные путешествия, Культурно-познавательный туризм