Город "Б", его "б" и не только

«Событиев у людей» на этом месте происходило множество, т. к. заселяться оно начало ещё в V–VI веках славянскими племенами. Одно из них — лужицкие сорбы до сих пор компактно проживают в Баутцене. Они неассимилировались, хотя, если исходить из исторических реалий, то зачем им это надо, раз они аборигены.

В настоящее время они официальное нац.меньшинство наряду с цыганами, что удивительно лично для меня, (сколько же в Германии цыган? или это плата за грехи ВМВ), фризами и датчанами.

Более того, названия улиц в Баутцене дублируется на сорбском, что сбивает с толка не знающего об этом путешественника. Даже Баутцен они называют Будышин. Но национальное большинство не было бы большинством, если не подтрунивала над коренным меньшинством. Сорбов называют вендами (уж не знаю, что в этом обидного или смешного), а чтобы увековечить это прозвище, одну из городских башен, которая в объектив мой почему-то не попала, назвали Вендской.

Наибольшего расцвета Баутцен, который за свою историю сменил 15 имен, достиг, когда вступил в «Союз шести городов», а было это в XIV–XVI веках. Но пожары, Тридцатилетняя война положили конец процветанию и в XVII веке все пришлось начинать по новой. И та красота, которой сейчас мы любуемся — детище этого периода.

Потом город слегка замер, но в 1813 году имя его буквально выстрелило в обоих смыслах: прямом и переносном, превратив в поле битвы, где в своем последнем сражении, перед сокрушительным поражением под Лейпцигом, победил Наполеон.

Во время Второй мировой город бы объявлен укреп районом и поэтому пострадал гораздо сильнее соседнего Гёрлица. Было разрушено каждое 3-е здание. Сейчас в Баутцене проживает 41 тысяча человек, что в общем солидно.

История-историей, но славно если город так же может похвастаться помимо богатой исторической составляющей — литературными экзерсисами. Тогда эти две дамы: история и литература сливаются в едином лесбийском порыве, по поветрию нынешнего времени, и ты начинаешь гулять внутри любимой книги.

Но совершенно не сожалея о том, что его не прославило ни одно литературное произведение, Баутцен озаботился упрочением своего имени в веках самолично. В XIX веке здесь начали выпускать горчицу и сейчас в любой германской забегаловке вы найдете эту продукцию. А вообще-то вариаций баутценовской горчицы сотни и продаются они по всей стране, а в самом Гёрлице в специализированных магазинах с названием «Bautzener Senf». И даже музей горцицы тут имеется.

Если отвлечся от возраста города, а 17 лет назад он перешагнул свое тысячелетие, заметно, что Баутцен не закостенел в кольце своих крепостных стен с редкой красоты и разнообразия башнями. Видно, что его обихаживают,

новое там безупречно гармонирует со стариной, он полон поступательной энергии и в нем есть люди! И даже, что для Европы удивительно, в предзакатные часы!

Баутцен был крайним с конца в тот насыщенный достопримечательностями день. Сначала монастырь Мариенталь, потом чудесный Гёрлиц и вот — он. Подъезжали мы к нему уже в пятом часу вечера, голодные до самой последней голодности. Тратить то мизерное количество времени, что у нас осталось от того субботнего дня, на сидение в ресторане было откровенно жаль. Наверное поэтому сразу и быстро пошли искать какой-нибудь магазин, чтобы купить булку и наполнителя для нее. В супере все это нам удалось без труда. Булки вдоль нам разрезала фрау, ветчину в нее мы вложили сами.

Но эта поспешность в последствии сыграла с нами пару злых шуток: мы выбежали из подземной стоянки, не заметив, где конкретно она находится, и еще проскочили спортивный магазин, в витрине которого стояли роскошные трекинговые ботиночки. До сих пор их вспоминаю, хотя особой нужды еще в одной паре не испытываю.

Восхитительная обыденность поедания бутербродов, возвело общение с городом до очень радушного, я бы даже сказала почти родственного. Зажав одной руке по булке, а во второй: муж-карту, я фотоаппарат, начали спускаться к реке.

Мимо домика ведьмы, который на поверку оказался обычным домом обычного рыбака. Но поскольку деревянное строение единственное из всего города уцелело в пожаре 1634 года, то посчитали, что какая-то цыганка заговорила его от огня. Хорошо еще, что не решили, что Баутцен поджег тот рыбак и не присоединили его с семьей к сгоревшему городскому имуществу.

Выйдя к Шпрее — реке несомненно знаковой для каждого русского, поражаешься ее малости в этом месте и даже какой-то неприглядности. Это как от Иордана ожидаешь безграничной широты, залившей святостью весь христианский мир, так и от реки, дотекшей до столицы 3-го Рейха, ждешь раздолья и полноводности.

На поверку у Баутцена Шпрее — узкая, быстрая и не прозрачная, но с обязательной запрудой и неизменной мельницей,

с украшающими ее целыми двумя мостами: стареньким и горбатым, ведущим в новую часть города и молодым, мощным и высоким, ведущим в новую автомобильную жизнь.

Берег был слегка замусорен, что для немцев абсолютно не типично. Машины на стоянке выстроились в дополнительную набережную, разноцветную, но не уместную в этой пасторали. Пахло бензином, сырой речной водой, мокрым песком и свежей травой.

Задирая голову к Старой водонапорной башне, я спашивала себя: «Если на подступах уже так интересно, то что же будет дальше, за этими крепостными стенами?»

И в общем все получилось восхитительно. Топая по пологому подъему к церкви св. Михаила, мы плавно, но все глубже и глубже погружались в атмосферу невероятно живописного Баутцена.

Вековые липы, роняя соцветия, превращали летние тротуары в осенние.

А сама церковь, втыкая победный шпиль в такое переменчивое сегодня небо, словно вновь и вновь торжествовала победу над гуситами. Её и построили, как обетную и именно св. Михаил, якобы, подсобил в этой битве жителям Баутцена.

От полного растворения в антураже города отвлекала лишь необходимость следить за маршрутом. Было славно-славно. Именно в тех идеальных пропорциях, про которые говорится, «то что доктор прописал».

Сейчас уже и не вспомнишь какими путями мы шли, иногда плутали, за что муж, ответственный за логистику, получал… неудовольствие с нашей стороны. Но вышли к крепости Ортенбург, в которой сейчас помимо музея сорбов расположен еще и сорбско-немецкий театр, где ставятся пьесы на обоих языках. Вот интересно во время Второй мировой этот принцип нац.меньшинств тоже существовал?

К одному из промежуточных вариантов крепости приложил руку Матиаш Корвин, чье имя на слуху у тех, кто побывал в Венгрии вообще и в Будапеште в частности. Изображающий короля верхом на царе зверей барельеф выбит на коронованной башне, носящей его имя.

Спешить в Баутцене бесполезно. Если он захочет запутать, он это сделает. И вини после этого колдуний, цыган, чертей или мужа, но результат останется неизменным.

Так и мы какими-то задворками, но очень ухоженными, надо сказать, задворками

вышли к башне св. Николая, что высилась на фоне черничного неба.

И когда я выцеливала фотоаппаратом янтарные на просвет подсолнухи, меня дернул за рукав муж, т. к. я перегородила весь проезд и за мной уже стояли пару машин.

Ооо, я представляю, если бы такое произошло в Израиле. Интервидение показалось бы детским утренником. Солидные же машины немцев тихо стояли, ожидая, когда я нафотографируюсь. А когда я все-таки отпрыгнула в сторону, элегантная дама, опустив окно, и не поленилась же, проворковала что-то типа: «Зэр гутт».

Ну как тут не проникнуться к городу еще больше.

А уж то, что мы вышли вскорости к старинному кладбищу, которое я и не искала-то совсем… Ну в общем — картина маслом.

Хотя кладбище это, не смотря на свою явную дороговизну и вычищенность каждой травинки, носило характер несколько апокалиптический. В готических арках разрушенной все тем же пожаром 1634 года церкви св. Николая было что-то от трагедии Хиросимы. И способ умерщвления рода человеческого тут уже не столь важен.

И жаль даже не людей, т. к. смерть — постоянный свидетель нашей жизни и неизбежность ее предопределена, жаль человеческих воспоминаний. Когда они уходят вместе с хозяином, их уже не вернуть, но их еще некому жалеть. Повседневное житие индивидуума в тот или иной исторический момент — это камертон истории, без которой никогда не понять её истинной тональности. Может поэтому меня так притягивают кладбища, может я именно это там слышу. Тот чистый звук ушедшего.

Где-то на этом отрезке от башни Корвина до кладбища я потеряла место, где вставить фотографию Мельничной башни. Теперь уже искать не буду, как привязать к рассказу и маршруту, но знайте, что она вам встретится, а выглядит она так.

Скажите красотка. Прям из сказки про Рапунцель.

Солнце тем временем клонилось к горизонту, отмеряя циркулем своих лучей оставшееся ему на этот день время.

Мы спускались от кладбища,

прошли мимо Школьной башни

и как-то совершенно неожиданно из грубоватого средневековья попали в яркое и веселое барокко века XVII. Встретила нас импозантная Рейхентрум — самая знаменитая башня Баутцена, чья макушка была надстроена в 1715 году, тогда как неглубокий фундамент, из-за которого пашня падает уже пятьсот с лишним лет, в 1492-м. Я не знаю насколько отклонена от своей оси знаменитая Пизанская, а вот Баутценовская на целых метр и 44 см.

Может тут наклон не очень заметен, вот с другого ракурса посмотрите.

На вершине башни есть смотровая, которая по позднему времени была уже закрыта.

От Рейхентрум отходит Райхенштрассе

и контраст ее с грубыми башнями очевиден и прелестен. Как будто за пол-часа мы перенеслись: во времени, в другой город и в совсем другое собственное ощущение, а это согласитесь очень подкупает.

Райхенштрассе уже 600 лет!!! Улица эта парадная и топая вдоль домов, отштукатуренных в веселенькие и пастельные тона, обилием выбеленных деталей превращенных в посыпанные сахарной пудрой монпансьешки, (посмотрите какой красавчик, пусть и сняла я его как-то кривовато)

мы тоже становились веселее и веселее, хотя, по идее, пора бы было уже подустать.

В нижних этажах находились магазины и кафе. Первые уже закрылись, вторые стояли почему-то пустыми. Вышли мы к редкой по антуражности и красоте Рыночной площади, украшенной с одной стороны Рыночным фонтаном, незатейливое название,

а с другой горчичного цвета ратушей, чтобы никто не сомневался и не забывал, что не хлебом единым зарабатывается нынешнее благосостояние Баутцена.

Рыночную площадь окружают старинные, но выхоленные реставрациями дома, и не устану повторять, что нет в этом деле немцам равных. Некоторые дома номят имена собственные: «Золотой орел», там раньше был трактир, «Полотенце» — самый маленький дом города, в котором сейчас гест на целых 2 комнаты. А есть еще «Календарь»: в нем 4 этажа — времена года, 12 каминных труб — месяцы, 52 комнаты — недели и 365 окон. Прикольно, правда!

В доме этом, как в самом роскошном в городе, останавливались наши Петр и Александр Первые, их Фридрих Великий и Август Сильный национальную принадлежность которого определить сложно.

А наша с вами экскурсия по Баутцену подходит к концу. Осталось дойти до собора св. Петра, чья 85-ти метровая башня видна из разных концов города. Собор повторил городскую судьбу и все его внутреннее убранство можно не ошибясь, отнести к периоду после 1634 года. Хотя первоначальный храм тут отстроили в ещё в конце позапрошлого тысячелетия(992 год). Наверное конца света ждали). А уж последующие перестройки относятся к концу XII — началу XIII веков.

Но самое интересное, для меня по крайней мере, что церковь эта — общая. В ней одновременно ведут службу протестанты и католики. Первые в правом нёфе, вторые — в хорах. Раньше их разделяла металличекая решетка в 4 метра, благо высота потолка позволяет, а с 1956 года только невысокая баллюстрада. Все-таки толерантность и гуманизм порой приобретают осязаемый смысл.

В соборе множество ценностей: орган 1642 года, ренессансный деревянный алтарь 1644, барочный алтарь «Передача ключей святому Петру» , и деревянное распятие в натуральную величину резчика Бальтазара Пермозера — автора Дрезденского Цвингера. Но как вы понимаете — это только теория. Увы, на практике мы этого не увидели, т. к. все двери в собор, даже такие роскошные были на сегодня уже закрыты.

Самую же красоту, причем всю целиком, когда башни можно посчитать по головам и назвать поименно, вы можете сфотографировать с того нового моста, который несомненно имеет имя собственное, но перетекает он в улицу Клары Цеткин. Что это — наследие коммунистического прошлого или еще одно чувство немецкой вины?

Картина захватывающая. Еще и небо стало выдавать последние аккорды в виде косых лучей. И выразить свои чувства можно было лишь банальностью типа: «Меня охватило беспричинное счастье!». Хотя с таким пейзажем причина — ясна и очевидна и всем затертым фразам прощаются их грехи и возвращается девственность. И да: вечер был волшебным и счастье было причинно-беспричинным.

А потом, по дороге обратно мы становились частью наступающей ночи, когда последние лучи сумерек превращают пейзаж в густые вечерние тени. Робкие наброски заката были как будто рассветом наоборот.

Откуда-то из грубины к нам доверчиво пошли круглобокие кони, то-ли ожидая морковки, то-ли вечерней ласки. И только грустный маленький пони остался щипать свой зеленый ужин, боясь, наверное, конкуренции.

Теги: Самостоятельные путешествия