Сахалин. Межозерье: полет души Яёманэку над реликтовой лагуной

Яёманэку прожил 56 лет, и это удивительно. Но удивительно не то, что он дотянул до этого срока, а удивительно то, что ему как айну, за этот срок удалось испытать и увидеть. Когда умирающего Яёманэку положили у очага, согрев его тело, он внезапно вспомнил далекий солнечный Сидней, и ему, как и тогда, опять стало плохо. Жизнь уходила, как говорили айну «из всех дыр», и он чувствовал, как ему от этого становиться легче. Чувствовал, как струйки души, словно от тлеющей головни, закручиваются в спирали и собираются в единый, белесый и только ему одно видимый поток энергии вьющийся около тела.

В этом потоке, как в тумане все начало расплываться, и из пелены, вперемежку с родственниками пришедшими попрощаться, начали возникать яркие образы из прошлого. Вот капитан Отава Кацуске, «отдающий воинские почести» командиру партизанского отряда штабс-капитану Ильясу Даирскому, рубит на части его тело. Брызги крови и осколки кости, летящие во все стороны пугают роЯщихся комаров, а он — Яёманэку, выследивший отряд партизан, скромно стоит в стороне. Его фигура спрятана в тень пихты, рядом верный пес с вывалившимся языком, он стоит улыбаясь и думает о том, что он отомстил за смерть своих соотечественников, которых убили беглые каторжане в Тоннае.

Образ капитана Отава трансформировался в силуэт друга кладущего вокруг головы Яёманэку инау. Спираль раскручивалась дальше, набирая обороты, жар от очага сменился на холод. Глаза Яёманэку попытались увидеть, кто же из друзей подсовывает ему под голову инау, но глаза не смогли этого сделать. Рука не слушалась, пальцы не шевелились, и холод сковывал мышцы. Стена дома вдруг превратилась в перевернутые нарты, отделяющими Яёманэку от завывающего ветра Антарктиды, а под одеялом сбоку он почувствовал заснеженную шерсть сахалинских собак оставленных навечно во льдах шестого континента. Собаки беззвучно открывали пасть, но по всему было видно, что они лают, радостно приветствуя хозяина. Скоро они встретят его в том мире, куда уходят айну после смерти.

Мелькали лица счастливых детей бегущих из школы, построенной на деньги, выданные вместе с орденом Священного Сокровища за уничтожение отряда Даирского, блеснули серебром лососи, бьющиеся в сетях на стане Сасаки Хейтиро, где он работал. Проявились лица родителей и друзей, умерших от холеры в Исикари, и тут внезапно пелена спала, и он увидел себя посреди пролива, в маленькой лодке, бегущего с Хоккайдо на Айну Мосири. В сумерках впереди темнел Крильон, подмигивая беловатым глазом русского маяка, сзади чернел Хоккайдо. Острова захваченные пришлыми людьми. Лодка медленно приподнималась и опускалась, и в этом ритме айну Яёманэку чувствовал, что сейчас, его душа поднимется выше в поисках ивасуй — отверстия в земле, куда уходят души, согретые перед смертью теплом камуя огня старухи Фучи. Лодку приподняла волна, но назад его уже не опустила. Душа поднялась уже на воздушной волне и вознеслась выше, откуда глаза (откуда у души глаза? — подумалось Яёманэку) увидели всю низменность между хребтом Судзуя и Айро с блестящими зеркалами озер и их осколками. Там, в самом западном углу залива мерцало огоньками Очех-Покхо, селение, где он умер.

Было немного жаль.

На востоке вставало солнце.

Душа в поисках ивасуй кружила над цепочкой озер на севере низменности. Почему? Яёманэку не знал.

Оставим душу Яёманэку в покое, пусть ищет ивасуй. А мы перенесемся во времени, на семь тысяч лет назад, когда озер еще не существовало, а был широкий и вытянутый почти на 25 км, мелководный залив, раскинувшийся к северу от Тунайчи и отделенный от нее невысокими сопками. Со временем он приобрел песчаную косу намытую морем, две протоки на крайнем западе и востоке и превратился в мелководную лагуну, так и не потерявшую связь с морем. Коса росла, как живой организм, увеличивалась песчаными и галечниковыми наносами морских отложений, на ней появилась трава, деревья. Потом замыло протоку со стороны Тунайчи и начало перемывать песком ее вытянутое длинное тело на отдельные сегменты-озера. Пролетели сотни лет, он лагуны осталось 16 мелких, неглубоких, хорошо прогреваемых пресных озер, получивших у русских название «теплых». Менялись названия, айнские уже и не вспомнишь, японские (исковерканные айнские) остались на топографических картах, на слуху русские (частично исковерканные японские).

Самое глубокое озеро, оно же самое восточное — Айруп. У айну и японцев называлось Айро, так же как и крайний северный мыс Тонино-Анивского полуострова, как самая высокая вершина на севере хребта (504,8 м.), и как небольшой поселок, который потом переименовали в Свободный (от чего свободный?).

Имея глубину 16 метров, оно второе по длине береговой линии — почти 7 км. Долгое время Айруп был самой восточной частью лагуны, и имел обширную протоку, по нему осуществлялся транзит воды из всей лагуны в море и обратно — отсюда и приличная глубина озера. Оно же самое непосещаемое, разбитая дорога выходит на его берег с севера и имеет только один выход на берег. В советское время существовали выходы на берег гораздо южнее, но потом они заболотились, заросли и практически исчезли.

Айруп единственное из «Теплых озер», куда по небольшой речке Айрупке заходят на нерест лососи. Сама же речка, это то, что осталось от огромной протоки шириной не меньше сотни метров. Заболоченный прогиб тянущийся на запад соединяет Айруп с Донецким озером, бывшим с ним единым организмом лет 300–400 назад.

Нужно сказать, что Айрупка не только вытекает, но и втекает в озеро. Лососи по ней идут дальше, повинуясь своим древним инстинктам, несмотря на то, что глубина ручья там всего 10–20 см.

По дороге на мыс Великан их можно заметить с дороги. Когда ко мне приехал с Урала мой друг Серега, он был этим неимоверно поражен, как кот выпрыгнул из машины, поймал рыбу руками и был неимоверно счастлив получив кучу впечатлений. Нужно сказать я тоже. Замыленные глаза смываются при таких приездах, потому как многие сахалинские обыденности приобретают иные ракурсы и краски. Приехав на Великан, Сергей увидел огромный косяк горбуши растянувшийся вдоль побережья на 4 км и стоявший в море до горизонта, долго ходил по берегу, глядя на рыбу плотно стоящую бок о бок и шевелящуюся как единый организм, сел на бревно и сказал знаменитую фразу: «Я думал, я видел все! Но после этого я не понимаю, что такое рыбалка…».

Но это я так, к слову, мы же продолжаем полет над «Теплыми озерами», рядом с неприкаянной душой Яёманэку, иногда опускаясь на бренную землю.

Русское — самое приятное мне озеро, вода прозрачна, южная часть с песчаным дном прогревается уже в конце июня, и это прекрасный «лягушатник» для детишек. Представляете такой водоем для детишек 2 км длиной, 1,2 км шириной, с акваторией 2 км². По крайней мере, насколько хватает глазом зацепиться — мелководье. Я метров 100 прошел на север и парная вода только колено замочила. А вот в одном справочном издании я нашел максимальную глубину Русского — 12 метров — откуда такие глубины, не понятно. Может быть у северного берега?

Следующее озеро на запад от Русского — Хвалисекое. Откуда такое странное название, догадаться сложно, я попытался: хвалисек, дровосек, гомо…, но оставил это неблагодарное занятие. Площадь — 3,1 км², длина береговой линии почти 10 км, да и максимальные глубины около 10 метров. Это самое посещаемое по доступности среди озер, соответственно самое грязное. Мусор оставляемый «отдыхающими», вырубленные кусты стланика, рябины, битые бутылки, кострища, которые «забывают потушить» и как следствие локальные пожарища — вот не полный перечень, того, что здесь творят те, кто приехал на озера расслабиться.

Я вот все время думаю, когда же до людей дойдет осознание того, что это так противно — жить на помойке и с удовольствием гадить под себя, а потом лежать на консервных банках, использованных салфетках, пластике, и другом мусоре, подставляя счастливое лицо с розовыми очками на глазах, ласковому солнцу.

Русское отделено от Хвалисекого и Рыбного озера песчаной перемычкой, по которой проложена дорога, идущая с побережья к рыборазводному заводу «Охотский», часто называемый «Мальки».

Дорога упирается в глухой забор посреди леса. В заборе есть небольшое окошечко, откуда как кукушка, в равные промежутки времени высовывается житель ближнего зарубежья и цепким, недобрым взглядом осматривает подходы к забору — собственность!

Завод стоит на притоке реки Ударница, которая впадает в озеро Тунайча. Здесь выращивают кету, и балуются экспериментами — создают небольшие стада кижуча, нерки, тайменя, сахалинского осетра. Мощность предприятия по выпуску кеты около 20 млн. мальков в год. Это конечно капля в море — процент возврата очень низкий.

Рыбных озер два. Это небольшие озера с темной от торфа водой и заболоченными берегами, не представляющие для сахалинского обывателя никакого практического интереса — на берегу костер не разведешь (сыро), подхода к воде нет (болото), машину не поставить, рыбы нет, мусор опять же не бросишь, в общем, совершенно бесполезные озера, как не крути.

Следующее крупное озеро к западу от Хвалисекого, через 700-метровую перемычку на которой находится озеро Голубое — Хазарское. Фантазия на названия у топографов, при переименовании топонимов в конце 40-х, била ключом, видимо буква «Х» в голове, как гвоздем вбита была. По всему видно, что все в спешке было делано, при чем тут на Сахалине, потомки эфталитов, мигрировавших на Кавказ из Хорасана?

Хазарское имеет высоту над уровнем моря на 1,2 м, больше, чем Хвалисекое (3,3 м.н.у.м.), длину береговой линии 4 770 м, максимальную глубину 8,5 м. На его берега выходит территория компании «Тунайча», занимающегося рыбопереработкой. Компания имеет свой причал на заливе Мордвинова, гвоздем воткнувшийся в залив Мордвинова и изменивший циркуляцию вдольбереговых течений.

Свободинское озеро на 20 см выше чем Хазарское, и отделяет озера, уж совсем смешная в 30 метров, перемычка. Имея 1 км² акватории, озеро имеет 3 км² водосбора, глубины не более 6 метров, 5,3 км береговой линии и характерный коричневатый оттенок воды.

В очень редкой и умной книжке Петра Федоровича Бровко «Природа Корсаковского района», про воду «Теплых озер» написано: «…вода мягкая (минерализация 30–70 мг/л), в катионном составе преобладает кальций, а в анионном — сульфатный ион, что позволяет отнести их к кальциевой группе сульфатного класса. Высокое содержание хлора в ионном составе объясняется положением между морским заливом и солоноватым озером Тунайча. В воде „теплых озер“ содержится очень мало биогенных элементов: иона аммония — 0,1–3,0 мг/л, окисного железа — менее 0,5 мг/л. Активная реакция воды летом нейтральная, зимой — слабокислая. Прибрежная полоса сложена равнозернистыми песками, переходящих на глубине 2–3 метра в илистые пески, сменяющимися на глубинах ниже 4–5 метров зеленоватыми илами текучей консистенции. Дно заливов „теплых озер“ нередко занято коричневым торфянистым илом, представляющим переотложенный торф».

Вот ведь откуда такой коричневатый цвет водицы! Несмотря на коричневатый оттенок вода чистейшая, даже многочисленные «отдыхающие», не могли на это повлиять, а ведь Свободинское одно из самых доступных озер.

А вот предприятия по добыче песка изрядно подпортили экологическую ситуацию. В 1970 году было разведано Охотское месторождение песка — основная сырьевая база для юга Сахалина. Нещадная эксплуатация началась с 1971 года. Дармовой песок лежащий на поверхности сразу привлек нашу островную строительную индустрию — дешево, много и сердито. Можно брать и песок и песчано-гравийными смеси с площади, которая протянулась на 11,5 км при ширине 150 — 400 м, то есть с пляжа, пересыпи и первой морской террасы. Закапываться глубоко не нужно — мощность песков до подстилающих гравийно-галечных отложений или уровня грунтовых вод на пляже не превышает 3,5 м, на террасе — 6,5 м. Нужно только убрать почвенно-растительный слой и торф полметра глубиной. Подумаешь, природа трудилась, наращивала слой почвы несколько тысяч лет, что с ней станет. Ну, были дюны с лесом, станут болота с комарами. Ну, подумаешь, песок не качественный и бетон кулаком разбивается — но зато много. Подумаешь, «Теплые озера» спустим — всяко бывает, да и зачем они? В них все равно лососи не заходят на нерест, а рыбу и в море можно ловить. Ну и что, что обещали рекультивировать и так нормально смотрится — вон чайки облюбовали эти места, а чайки зря не сядут, там, где неудобно. Это у них, между прочим «зона психологической разгрузки», здесь они отдыхают от человеческой оккупации на пляже залива Мордвинова. Плохо им, бедным. Даже начали большие буквы «HELP!» собственными телами выкладывать, чтобы из космоса было видно — не помогает, никто не слышит.

И душа Яёманэку, найдя ивасуй в районе «Теплых озер», в напряжении. Вот-вот копнут поглубже и ковшом по ногам (в подземном мире мертвых все вверх ногами ходят). Неспокойно. Так и хочется выйти на поверхность и посмотреть что прекрасными озерами сделали, во что превратился родной Тоннай и Очепокхо.

Лучше тебе Яёманэку этого не видеть. Увидев то, во что превратился Сахалин, начнешь жалеть, что не умер в Сиднее от жары или в Антарктиде от холода со своими собаками. Или того больше пожалеешь, что твой древний народ, от которого произошли все остальные народы в Сибири, в незапамятные времена, уплыв на побережье Южной Америки, вернулся, через о. Пасхи, к себе на родину, в Японию и Сахалин, да и сгинули здесь, как реликт третичного периода.

Лучше бы тебе не видеть свою могилу — ее уже давно нет, на ее месте вырубленный лес, который превратили в поле, а поле забросили. И даже памятник тебе и твоим собакам, которые отправились с тобой в Антарктиду два раза разбивали кувалдами благодарные сахалинцы (видимо месть за отряд Даирского). Это третья версия памятника со скромной табличкой, причем японцы посторались, опять же из политических соображений, а написали «в знак дружбы». Помнится в начале ХХ века, перед русско-японской войной, тоже в дружбе клялись. На табличке, помимо заверений в искренней и большой дружбе надпись: «В 1910 году два сахалинских айну Ямабэ Ясуноскэ и Ханамори Синкичи с собаками стартовали отсюда на Южный полюс…». Хорошо сказано.

Только тебе Яёманэку, даже на памятнике написали не твое имя, а то, которое придумали японцы, опять же из-за политических соображений, так же как и у других народов, живущих в восточной Сибири — Иванов, Петров, Сидоров, Козлов…

В общем Яёманэку, у тебя ничего нет, ни земли, ни родины и даже имени нет…

Ну да это и хорошо — не сглазят. Не ходи на юг, не смотри на озера, давай лучше к тем местам, которые ты любил, на север — к Симау…

Теги: Самостоятельные путешествия, Культурно-познавательный туризм