В Севилье я почему-то постоянно терялась. Хотя вот уж чего-чего не могу про себя сказать, так это того, что страдаю топографическим кретинизмом. Мне даже с Венецией удалось легко договориться, а вот Севилья оказалась строптивой. К тому же она решила еще и лишить нас связи с внешним миром — почему-то именно в Севилье карты maps.me, уже неоднократно опробованные в других местах, работать отказались напрочь. А если точнее, то система геолокации категорически не желала определять наше местонахождения в пространстве, периодически поплевывая в мой адрес сообщениями типа «возможно, вы находитесь в тоннеле». Вот так, оказывается Севилья — это тоннель.
Не знаю я, что она имела в виду, но факт остается фактом — договориться нам так и не удалось. Севилья выдавала мне себя фотовспышками. Яркими открытками, которые выкладывались в красивую многоцветную мозаику — но совершенно не желали связываться между собой в какое-то логичное повествование. Я страдала и мучилась, потому что я совершенно не могла понять, в чем дело. Почему я никак не могу поймать логику этого города, почему я никак не могу нащупать конец той самой ниточки, которая мне позволит распутать наконец-таки этот клубок бессвязных картинок. А потом до меня дошло. Севилья — это душа Кармен.
Французский писатель Проспер Мериме уже прославил бы свое имя в веках, даже если все его творчество «Кармен» бы и ограничилось. Но, к счастью, нет — Мериме оставил нам в наследство целое созвездие великолепных портретов национальных характеров, таких как корсиканские «Коломба» и «Маттео Фальконе», и конечно же знаменитая история о цыганке с табачной фабрики Севильи. Развил успех композитор Жорж Бизе, написавший в 1875 году одноименную оперу. Мне опера «Кармен» как-то никогда особо не нравилась, чего я не могу сказать о балете «Кармен-сюита». Музыка Бизе, необыкновенно огненная и чувственная, ну просто требовала себе пластического, физического продолжения. Первую Кармен танцевала незабываемая Майя Плисецкая; но сколько еще их тут, непризнанных, но то этого не менее чарующе талантливых огненных Кармен, тут, в Севилье, в предместье которой, в «заречной» Триане и родился страстный испано-цыганский танец фламенко.
Признаться, у меня была такая шальная мысль — хотела я, вопреки всякой обывательской логике, начать свое повествование о Севилье с Трианы. Потому как три вспышки, которые отпечатались в моем сознании сильнее всего — это севильский Алькасар, Триана и тапас-бар «Agustin & Company». Вот как-то так. Но я все-таки не настолько Кармен, чтоб уж совсем плевать на все условности, поэтому ради приличия начну все-таки с Алькасара.
На мой пристрастный взгляд, это лучшее, что есть в Севилье. Это настоящая арабская сказка тысячи и одной ночи, пусть и уступающая масштабами знаменитой Альгамбре, но ничуть не менее щемяще-прекрасная.
Всю свою тоску от гибели потрясающе утонченной, развитой и изысканной культуры испанских мавров я уже описала, как могла, в рассказе о Кордобе, первой столице Кордовского халифата. Севилье досталось не так много на этом празднике жизни — после распада Кордовского халифата последующие арабские правители Испании были больше заняты войнами между собой и сдерживанием христианского наступления, чем строительством. Севильский алькасар — один из немногих дошедших до нас памятников мусульманской Севильи, только выглядит он совсем не так, как при своих создателях Альмохадах.
Может показаться удивительным, но этот истинно восточный сераль — это дело рук христианского монарха, кастильского короля Педро I с не самым благоприятным прозвищем Жестокий. Друг Педро получил такую кличку не за просто так, а потому что действительно вел себя не самым гуманным образом не только с врагами государства и лично своими, но даже и с собственной женой. Роль титулованных принцесс, этих золотых несушек средневековой политики, и так была крайне незавидной, так тут еще и нужно было, начиная с самого рождения, денно и нощно молиться, чтоб из того скудного выбора, что есть на политическом олимпе, тебе достался бы более-менее приличный экземпляр. Бланке Бурбонской тут не повезло.
Живописать тут все подвиги и гадости, которые творил сей персонаж, я тут сейчас не буду — ни к чему это, любопытны будет разве что только упомянуть, что в отношении его госпожа История продемонстрировала в полный рост всю свою продажную и двуличную сущность. Потому как все то время, что Педро боролся с многочисленными бастардами своего отца и расчищал себе дорожку к власти — его звали жестоким. Как только все враги были умерщвлены или изгнаны куда подальше — он моментально стал именоваться Справедливым. А стоило ему только умереть — как чаша весов непостоянной Фемиды опять качнулась, и Педро наш опять стал Жестоким.
Но это так, к слову, чтоб немножко вас развлечь историческим анекдотом. На самом деле у любой медали две стороны. Всегда. И в нашем случае реверс состоял в том, что Педро отнюдь не был чужд чуйству прекрасного. Да и многим другим не самым плохим чувствам, потому что он, несмотря на все события, уже пару веков как происходящие на юге Испании, водил дружбу с эмиром Гранады Мухаммадом V. В этом он, на самом деле, наследовал своему деду, королю Альфонсо X, который под страхом смертной казни запретил уничтожать арабское наследие Севильи. Но, судя по тому, что мы сейчас имеем — последующие правители уже не отличались подобной широтой взглядов…
А Мухаммад в это время как раз обустраивал свое гнездо — Альгамбру. Именно при нем тут появились знаменитые дворики — Львиный и Миртовый. Педро, выросший в Севилье и с младых ногтей впитавший весь этот восточный колорит, был сражен наповал творением мавританских зодчих. И тут же решил и у себя сотворить нечто подобное.
В Интернете часто можно прочитать, что для строительства Алькасара Педро согнал всех захваченных в плен арабов — это, мягко говоря, не соответствует действительности. Хотя бы просто потому, что далеко не каждый мавританин способен соорудить такую красоту только на основании национально-религиозного признака. На самом деле друг Мухаммад командировал другу Педро целый эскадрон специалистов — тех, конечно, кто не был занят облагораживанием дворца Насридов. И они постарались на славу — создали слегка уменьшенную копию восхитительного «Красного города».
Но кроме гранадского эмира, наш Педро, чьим жизненным девизом, вероятно, была фраза «Что хочу, то ворочу», отличался еще известной лояльностью и к иудейскому населению Севильи. Настолько известным, что когда на подвластных ему территориях начались было еврейские погромы — король велел зачинщиков быстренько переловить и ликвидировать, ибо хорошо понимал, что и евреи, и арабы — одинаково нужны Испании, потому что толку от них, как ни крути, намного больше, чем вреда. Вот такой он был «вольнодумец», этот жестокий Педро…
Поэтому теперь вы уж, наверное, не сильно удивитесь, разглядев в волнах арабесок звезды Давида. Изумительная арабская вязь, которой тут покрыт каждый сантиметр пространства, для нас с вами выглядит не более чем каменным кружевом, а на самом деле она — слова. Всячески прославляющие «благороднейшего дона Педро». К сожалению, арабским мало кто из нас владеет, тут уж остается полагаться только на исследователей-востоковедов.
Не более чем каменным кружевом… по-моему, я сама не сообразила сейчас, что ляпнула святотатство. Потому что даже мой словарный запас пасует перед необходимостью описать это кружево… а уж эмоции, вызванные увиденным… Одним словом, это нужно видеть своими глазами, никакие фотографии не в состоянии передать витиеватую и утонченную роскошь этих узоров, легчайшую гармонию стройных колонн, увенчанных гроздьями сталактитов-мукарн; сверкающие, словно россыпи драгоценных камней, орнаменты на керамических плитках-азулехос.
Это какая-то нереальная красота, неземная, настолько завораживающая что, разглядывая эти причудливые арабески, легко впасть в транс и совершенно потеряться во времени и пространстве. Кое-где на тончайших гипсовых орнаментах еще видны остатки прежней полихромии — попробуйте себе представить, как выглядели эти залы, когда все их стены и сводчатые потолки сияли ярким многоцветием. Бьюсь об заклад, это было еще более непередаваемо, чем сейчас…
Севильский Алькасар, как и подобает приличному восточному дворцу, моментально напитался всякого рода сказками и легендами. Похоже, уже сама эстетика мавританской архитектуры этому как нельзя больше способствует, зайдешь под эти переливчатые своды — и мозг уже сам, хочешь — не хочешь, а начинает придумывать всякие небылицы…
Пройдя сквозь фильтр миллионов человеческих уст, эти сказки порой так видоизменяются, что уже невозможно отделить зерна от плевел. Роскошное патио с прямоугольным бассейном, обсаженное апельсиновыми деревцами и окруженное стройными ажурными колоннами именуют «Двором девушек» — конечно, с чем же еще, как не с томными волоокими восточными красавицами, должны родиться тут ассоциации! Легенда гласит, что ежегодно в этом дворике устраивали смотр ста красавицам, которых, якобы, мавританские владыки требовали себе в качестве дани с окрестных христианских правителей… Ей-богу, так может создаться впечатление, что каждый мусульманский правитель больше всего на свете был озабочен тем, чтоб набить под завязку свой собственный гарем… Заняться им больше было нечем, ага.
Блистающий причудливыми изразцовыми узорами Зал Послов оказался замешан в куда как более неприятной истории. Дело в том, что известного нам уже друга Педро Мухаммада V нагло и вероломно подвинул с трона его родственник, тоже Мухаммад. Мухаммад Хороший бежал в Марокко, но очень скоро вернулся обратно и, при поддержке своего друга Педро и его армии, отобрал все, что ему причиталось, обратно. Еще не успевшему насладиться властью, свергнутому Мухаммаду Плохому предписано было явиться лично в Севилью, ко двору Педро, и отречься от всех своих преступных притязаний. Вот, собственно, именно тут это и происходило… Только вот Педро ему предательства друга не простил, лже-Мухаммада тут же скрутили и быстренько отправили на тот свет.
А еще у этой истории есть продолжение, имеющее самое прямое и непосредственное отношение к британской короне. В самом прямом смысле этого слова. И зовется оно рубином Черного Принца, который сейчас украшает ее наравне с алмазом Куллинан и сапфиром Стюартов. Этот огромный рубин размером с куриное яйцо (на самом деле потом выяснилось, что это не рубин, а шпинель, ну да и бог ты с ним) принадлежал тому самому Мухаммаду Плохому. Педро наш-де прознал заранее о том, что у басурмана есть такая роскошная драгоценность, и возжелал заиметь ее себе. И якобы за этим он и потребовал Мухаммада пред ясны очи…Так ли это — предположить сложно, но Инстаграмма в те времена еще не было, поэтому не исключено что впервые узрел Педро эту драгоценность только при вынесении обвинительного приговора. А может, Мухаммад его специально притащил с собой, в надежде откупиться…
Но как бы то ни было, рубин сменил владельца. Но ненадолго — совсем скоро у Педро начались нешуточные проблемы со сводным братцем Энрике Трастамара. Тот жаждал власти и крови брата. Понимая, что самому будет не справиться, Педро заключил союз со старшим сыном английского короля Эдуарда III, тоже Эдуардом по прозвищу Черный Принц. Объединенные испано-англо-французские силы победили, и Черный Принц получил от благодарного Педро Бискайю (часть нынешней испанской страны басков) и знаменитый рубин. С тех пор огромный камень поселился на церемониальных одеяниях английских монархов. Никаких страшных историй, вроде проклятия алмаза Хоупа, за ним не водится, но все равно, представьте, каково это — надевать украшение, в котором, как в капле, отражается практически вся европейская история!
Но что-то я вас совсем заболтала тут. А ведь нам еще идти в сады… Не вздыхайте, это совершенно дивное место. Ничуть не менее дивное, чем покои Алькасара… И сады эти — яркий, ярчайший пример как традиции и обычаи арабов проникли и укоренились в повседневной жизни Испании. Сад и вода — это обязательные составляющие мусульманского «образа рая». И пусть это будет всего лишь маленький тихий фонтанчик и несколько кадок с геранью. Ну, а короли и знать — конечно, они могли себе позволить несоизмеримо больше… а главное — все они вдохновенно включились в процесс садоводства.
К садам, разбитым еще мусульманскими правителями Севильи, впоследствии приложили руку почти все католические короли, в результате чего тут появились барочные гроты, беседки, фонтаны и прочие финтифлюшки.
Изразцовые скамейки, аккуратно подстриженные самшитовые изгороди, розы, пальмы и магнолии — это действительно благоуханный оазис, из которого совершенно не хочется уходить. Арабы в совершенстве освоили искусство создавания рая в любых отдельно взятых условиях, и ни один из их последователей, какого бы вероисповедания он не придерживался, отказываться от этого рая не хотел.
Довольные, расслабленные, переполненные восточной негой Алькасара, мы вышли на площадь перед кафедральным собором, где суровая реальность не замедлила слегка приспустить нас с небес на грешную землю.
Дело в том, что тут, на замечательных и красивых Plaza del Triunfo Pzana Virgen de los Reyes, очень много лошадок. Тех самых, которые таскают туристические экипажи. Лошадки писают и какают — не под ноги прохожим, слава богу, хотя казусы иногда случаются. Но устойчивый аромат давно не чищенного хлева плотно висит в нагретом солнцем воздухе, и как-то это совсем не то, что хочется ощутить после розово-апельсиновых садов Алькасара.
Отсюда нужно было куда-то бежать, и поскорее; впереди маячил своими разверзнутыми воротами огромный кафедральных собор. Но собор сразу же после Алькасара — пожалуй, это слишком, вот так переходить от мудехара к готике, без всякой монтажной склейки. К тому же я должна все-таки вас накормить, одними охами-ахами, как ни крути, а сыт не будешь… К счастью, с обедом в Испании все намного проще, чем во Франции — обедом может быть любое время, которое взбредет вам в голову, в промежутке между завтраком и ужином. Тем более что испанцы, как мне показалось, вообще едят и пьют постоянно (вопрос, когда же они успевают работать, остался открытым), и все три этих приема пищи плавно перетекают друг в друга.
Я, как говорит моя мама, люблю повеселиться, а особенно пожрать. Чего, глядя на мою вечно тощенькую фигурку, не скажешь совершенно, но факт остается фактом. Видимо, вся энергия уходит на написание рассказов для Туристера, пятой точке не достается ничего… Ладно, не буду вас больше томить, пошли к Агустину.
Этот тапас-бар мы нарыли совершенно случайно, и он тут совсем недалеко — нужно только дойти до площади Сан Франсиско, той, что с красивым зданием мэрии. Если в дальнем ее конце повернуть направо, туда, под пальмы — то в конце маленького переулочка и будет наш «Агустин и Компани».
Я вам уже живописала в рассказе про Мадрид тамошние пинчос — теперь пришла очередь тапасов. Правда, тапасы у Агустина с подвыподвертом — авторские, так сказать… Мы перепробовали почти все — потому что приходили мы сюда раза три или четыре. Вообще зацепилась я за этот ресторан, когда увидела в меню утиную печень с обжаренным инжиром — кто ел фуа-гра, тот меня поймет сейчас. Вот ни разу не традиционная испанская еда — но боже мой, как же это было вкусно! Фотофиксацию предоставить не могу — каждый раз я вспоминала про фотоаппарат только тогда, когда печенка уже была полностью уничтожена.
Из прочего, что я готова предоставить на ваш суд, но ничуть не менее вкусного — октопусы по-галисийски, филе телятины с виски и палтус с карамелизированным сладким перцем и фисташковым майонезом. И еще пара слов о прелестях тапас. Если вы заглянете в меню, то увидите, что тапас — это те же самые блюда, что и в основном меню, только они маленькие. Можно заказать целую порцию того же самого, но тапасы все-таки интересней — за пару-тройку заходов вы легко продегустируете все меню.
Но хватит сибаритствовать, пора нам идти дальше, туда, куда рванула, стуча каблучками по брусчатке, наша Кармен… Душа цыганская она такая, не знает полумер… у нее все — или люблю, или ненавижу. Вот и у меня вышло точно так же, после абсолютного и категорического принятия Алькасара кафедральный собор вызвал полное отторжение. Но пока идем к нему — давайте-ка покрутим немножко головой по сторонам. Мимо роскошного резного здания муниципалитета Севилья мы уже пробегали. Не сказать, чтоб оно было каким-то особо выдающимся с точки зрения архитектурных форм — скорее даже совсем нет, но вот его скульптурный декор в стиле платереско действительно бесподобный.
На широкой и солнечной авениде Конститусьон тоже есть чему подивиться. Авениду эту застраивали в двадцатых годах прошлого столетия — в эпоху промышленного бума, плюс к тому же Севилья готовилась к Иберо-Американской выставке. Поэтому тут появилось много любопытных построек в эклектичном стиле с явным присутствием готики и нео-мудехара.
Как, например, вот это Edificio La Adriática, построенное в 1914 году для страховой компании La Adriática. Чего тут только нет — и полукруглый мирадор, и стрельчатые окна, и балконы, напоминающие арочные мавританские галереи, и полосатый купол на макушке — все вместе кажется немножко павлиньим, но в целом здание очень любопытное.
Но больше всего, как ни парадоксально, мне понравился фасад магазина «Fnac». И потрясающие фотографические портреты, которые его украшали.
Вы только взгляните на эту дуэнью в кружевной накидке… синьора же явно наблюдает за корридой. Кто знает, может быть, это могла бы быть наша Кармен, если б дожила до тех лет, а не кончила так плохо…
Ну, а теперь, собственно, история одного разочарования, кафедральный собор Севильи. Купившись на рекламно-путеводительский елей вроде «третий по величине собор в Европе» «крупнейший готический собор», я чувствовала себя обманутой. И все силилась понять, что же с ним не так, с этим собором… почему же мне никак не удается им проникнуться. Не оставляло ощущение какой-то пустоты и чужеродности.
Наверное, масла в огонь добавило еще и то, что в соборе шла реставрация, и бОльшая его часть была перемотана красно-белыми заградительными лентами. А то, что осталось, было завалено стройматериалом. Это, конечно, было просто сказочным свинством — гробницу Христофора Колумба нам не показали. Хотя бог с ней, с гробницей, Колумба там все равно нету — но вот посмотреть на огромный алтарь, на который ушло три тонны отобранного у майя и ацтеков золота, я бы хотела. Но — не пришлось.
Говорят, что главной задачей архитекторов при строительстве этого собора было создание ощущения бесконечного пространства. Если это так — то это им, безусловно, удалось. Объемы у собора просто гигантские. А еще говорят, что среди строителей собора было много морисков. Поэтому в плане своем собор этот сильно смахивает на кордовскую мечеть. Да, впрочем, и неудивительно это — строили его ведь тоже на фундаменте разрушенной мечети…
Внешний вид собора производит куда более живое и приятное впечатление, чем его огромные полупустые внутренности. Его нельзя назвать логичным — классической готикой тут и не пахнет, скорее кажется, что на остов старой арабской мечети налепили башенок, навесили пинаклей, воткнули парочку куполов… но выглядит очень живенько.
Впечатление такого арабо-готического винегрета подогревает и Хиральда — единственная мавританская долгожительница, дошедшая к нам с вами практически без следов пластики на своем прекрасном челе. И, наверное, если бы мне дали, как я и мечтала, забраться на ее смотровую площадку — может я бы и примирилась окончательно с собором. Но нет, облом поджидал и тут — почему-то Хиральда для страждущих единения была закрыта… Поэтому севильский собор так и остался для меня — как некий странный икс в иррациональном уравнении.
И вот, пожалуй, сейчас, на этой ноте легкого непонимания, я вас и оставлю ждать следующей серии. Севилья — она же как Кармен, нелогичная страшно…
