Разглядывающий гугловскую европейскую карту, глаз сразу замечает самый ярко сине-зеленый островок. Земля обетованная, рай?
Разглядывающий гугловскую европейскую карту, глаз сразу замечает самый ярко сине-зеленый островок. Земля обетованная, рай?
Посреди старушки Европы, а особенно в свете последних событий! Нонсенс? Небывальщина? Парадокс? Да нет (ох, уж этот парадоксальный русский). Европейский рай — это Швейцария. Здесь давно отшумели громкие войны, ценность человеческой жизни превыше всего, а материальные ценности человека превыше даже ценности человеческой. Там уютно покоятся золотые запасы большей части мира и уютно доживает золотая старость.
Но вырывающийся восторженный «Ааах!» заканчивается почему-то на не самую лицеприятную русскую согласную «…ххх!» Ожидания сменяются разочарованием, а открыточные виды хочется побыстрее перелистнуть.
В Швейцарии я была первый раз много лет назад. Она уже тогда произвела на меня странное впечатление. Мягко говоря, чудаковастая Женева, где на берегах Женевского озера смуглокожих лиц было гораздо больше, чем среднеевропейских. Где водитель, подрезавшего малолитражку мерседеса, с подоспевшим ему на подмогу лицом арабской национальности собирались отмутузить побледневшего ещё больше пострадавшего бледнолицего паренька, вступала в противоречие с безбрежностью зеленого моря швейцарских лугов и самой пасторальной из пасторальных картинок, мною виденных.
Люцерн, которые многие считают самым красивым швейцарским городом, вписался в этк формулу с вышеозначенными «эй» и «икс», как треугольник вписывается в круг, а круг в треугольник. Обе фигуры будучи антиподами, в то же время, в силу обстоятельств, части единого, и надо сказать гармоничного, целого.
Именно в Люцерне есть «Умирающий лев» — памятник швейцарским гвардейцам, охранявшим предпоследнего правящего во Франции Людовика и Марию-Антуанетту и павшими при этой защите до последнего человека. Хотя им, как третей сторонней стороне, рЭволюционеры разрешили убраться во свояси без риска для жизни. Видимо тогда, в конце 18 века это был последний выдох швейцарского героизма.
Сейчас швейцарский лев превратился в некий примитивно-абстрактный образ, в котором героический прообраз узнать конечно можно, но проникнуться его значимостью и испытать чувство глубокого уважения трудно.
От Берна до Люцерна час-полтора на электричке. Самое красивое, что я видела в этот швейцарский вояж — были перегоны между городами. Именно эту Швейцарию я когда-нибудь поеду смотреть, если поеду вообще.
Среднестатистический люцернский вокзал вмещает в себя информационный центр, где вам выдадут карту и все расскажут. Вернее, укажут направление.
Через 15 минут вы в центре и «ах» вырывается у вас из груди!
Главная приманка Люцерна — два его моста: Шпроербрюкке и Каппельбрюкке и стоящая посередине последнего Вассертрум — водонапорная башня.
Редко можно найти что-то более фотогеничное, чем Каппельбрюкке с этим восьмигранным грибком.
Уж если не на полотно художника, то на фотообои эта сладкая парочка просятся однозначно. А парящие над гладью Ройса наглющие чайки и плавающие в большом колическве длинношеии лебеди дарят тот вид, от которого очень тяжело оторваться и очень сложно уйти.
Исторический центр Люцерна мил, как маленькая лакированная коробочка. Он также поблескивает, как и она, своими залаченными, разноцветными, гризалевыми боками, которые трудолюбивые швейцарцы без устали ремонтируют, нам туристам на забаву, а живущим в них жителям на пользу. Взгляд скользит, ни на чем пристально не останавливаясь.
В наш приезд швейцарские реставраторы отличались особенным усердием и очень много зданий было затянуто сеткой, скрывающей притулившиеся к домам строительные леса. Что радости туристу не добавляет.
Ничего плохого я про Люцерн сказать не могу. Разве что от толп китайцев, которых завозят почему-то целеноправленно в Люцернские часовые магазины, желтеет в глазах. Да бесит то, что не отличаясь гренадерским ростом, они норовят все время влезть перед тобой, держа перед носом планшет или ай-фон.
У этого подъема я раз пять меняла позицию, чтобы отвязаться от маломерной китайки, при любом моем движение влево-вправо, вперед-назад, тут же вырастающей, «как лист перед травой». Очень мне хотелось…ну, не буду говорить, что мне хотелось!
А так все очень чинно, все очень пристойно, спокойно и размеренно. Чуть отойдешь от центра и сместишься к мосту Шпроербрюкке, народ, практически исчезает.
Даже в кафешках почти нет посетителей. Что тому причина?
И в городе нет детей. Город тих. В нем как в вате, притуплены все чувства, кроме зрения, пожалуй.
Да, правда был один момент, несколько покоробивший что-ли. На мосту Шпроербрюкке под коньком крыше располодены картины, изображающие танец смерти.
Костлявая там красуется во всех видах и нарядах, заходя в человеческие жилища, как к себе домой. Занятные картинки и рассматривать их интересно. Этот художественный ряд наложился на впечатления того утра поездки в Люцерн, когда по телевизору мы смотрели местный «Будильник» с сюжетом про то, как в разных местах, как кого хоронили, как кого умерщвляли и про прочие подобные «прелести». Мы тогда с Лизкой ещё переглянулись — очень жизнеутверждающее начало дня.
По мне оно должно быть таким. Веселеньким и необременительным. Для обременительности есть целый световой день.
Не могу я сказать, что Люцерн не понравился. Не могу сказать, что он мне понравился. Не могу сказать, что оставил равнодушным и даже зацепки в памяти не заметно. Но какого они свойства — эти зацепки и в какой цвет окрашены, вот по сей день не разберусь. Город, как запутанные нитки. Вроде каждую ниточку видишь, а представить единым целым не можешь.
Даже аллея с налетом осени не порадовала и не огорчила. Скользнула я по ней взлядом, щелкнула разик для проформы и все.
— Мам, поедем уже отсюда, — вдруг сказала Лизавета.
— Так до прямого поезда ещё целый час, а до регионального полчаса, а до вокзала пять минут от силы. Давай еще в какую-нибудь подворотню завернем. Нигде присесть пообедать не хочешь?
— Нет, не хочу. Я полчаса на мосту постою, а ты иди если хочешь.
Если честно, я не хотела. Встали мы на мосточке чуть поотдаль друг от друга. Вдруг перед носом дочки как вкопанный остановился китаец и без стеснения, и зазрения стал фотографировать Лизавету в упор, приговаривая:«Very nice, Very nice». Как его моя девица не укусила, или по крайней мере не послала на ту последнюю букву в слове «ах»…Думаю надо было, он бы все-равно не понял, а она бы сняла раздражение. А так оно явственно читается на лице.
Вот вроде и все про Люцерн. Но день закончился хорошо. Бернский супер «Соор» — поднял нам настроение и наполнил желудки незатейливыми явствами. Может надо было пораньше чего-то съесть, а ещё лучше выпить, и город бы запомнился по другому.
Отсюда мораль: не осматривайте город на голодный желудок и трезвую гоолову!)))