Этот рассказ дался мне не легко. Возможно кому-то он покажется сумбурным, но Нью-Йорк и сам такой. Его можно фиксировать лишь мыслью и эмоцией в том виде, в котором он сейчас всплывает перед тобой. Он текуч, стремителен и изменчив, как ртуть. Его образы мгновенно ускользают, чтобы тут же смениться другими, не успевают выговориться и не поддаются артикуляции.
Он квинтэссенция урбанизма, холодности, подчеркнутой нерелигиозности, парадоксальности в сочетании с горькой, усталой рассудочностью. Город-спекулянт, покупающий задешево и продающий задорого. Город влюбляющий в себя, отталкивающий и крадущий души.
20
Собор святого Патрика - Кафердральный собор Нью-Йорка. Построен 1858-1878 годах с стиле - неоготика.
Итак…
Топоры, бусы и красные одеяла на 24 доллара — вот сумма, за которую индейцы продали голландцам самый дорогой на сегодняшний день участок земли между Гудзоном и речкой Харлем. История Нью-Йорка, основанного в 1625-м году, началась со спекуляции, т. к. земля сея не принадлежала продавшим её индейцам. Но так как это были нью-йоркские индейцы, то как бы так оно всё и должно было быть!
11
В течении почти 270 лет ничего интересного на этом месте не происходило и тот город, который мы знаем, родился фактически в 1898-м году, когда Манхеттен и Бруклин, присоединив Бронкс, Стейт-Айленд и Бронкс, стали единым организмом.
9
Памятник Д.Вашингтону на Уолл стрит.
В те времена Нью-Йорк принадлежал четырестам знатнейшим и богатейшим семействам. Консервативностью он превосходил Европу. Нормы морали и поведения были четко очерчены. У Мартина Скорцезе — этого летописца американских нравов всех времен, есть дивный фильм «Век невинности» с невсравненной Мишель Пфайфер, о быте того узкого круга и о том, как буквально за 2 десятилетия, трехвековой уклад жизни Нью-Йорка абсолютно переродился.
После объединения, быстро перешагнув стартовые три с половиной миллиона жителей, изначально уступая в этом показателе лишь бывшей метрополии-Лондону, который вскоре остался позади, Нью-Йорк рос не в арифметической, а в геометрической прогрессии, «взбалтываясь, но не смешиваясь», и теперь Бруклин равен Чикаго, Бронкс больше Детройта, а Куинс-Филадельфии.
17
Но честь, славу и величие этому городу приносит историческое ядро — Манхеттен, как маленькое ядро ореха составляет его ценность и сущность, оставляя за «скорлупой» второстепеннную роль, не смотря на несопоставимость размеров.
16
Вид на Даун-таун с Рокфеллер центра.
За пределами Манхеттена нечего делать не только любопытствующему туристу, но и самому нью-йоркцу — разве что ночевать.
Первое десятилетие Нью-Йорка в новом ХХ-м веке лучше чем О Генри не описал никто. Треть его рассказов ему-Манхеттену и посвящено. На углу 18-й стрит и Ирвинг Плейс жива ещё «Таверна Пита», где сиживал писатель. Там на стенах журнальные первоиздания, а в меню «Галлучино О Генри» — смесь капучино и ликера «Галлиано». Сам же Уильям Сидни Портер (таково настоящее имя провинциала-южанина О Генри) предпочитал смешивать виски с имбирным лимонадом или апельсиновым соком. Его звали «Двух-бутылочным человеком». Речь идет почти о двух литрах (квартах) виски выпиваемых в день. Можно не поверить, но когда 48-ми летнего писателя увезли в больницу из отеля «Калифорния», извините, «Каледония», где он через 2 дня и умер о цирроза печени, в его номере нашли 9 именно таких бутылок.
11
"Таверна Пита".
А вообще про Нью-Йорк написано до обидного мало. Есть «Мост» — Харта Крейна, стихи шестидесятника Френка О Хара, Селинджер, Стейнбек, немного эссэ. Город — колыбель воздушных потоков, которыми вот уже целое столетие дышит мир, своего минестреля ещё не нашел. Хотя слова для Нью-Йорка — это пыль выдуваемая ветром его сквозняков, удержать его картинку может лишь кинематограф, эту «Землю за океаном» нам открывший, вернее немного приоткрывший. И весь мир с любопытством начал подглядывать.
14
Самое интересное, что до Первой Мировой войны США для всего остального «старого мира» были своеобразной «терра инкогнито», тогда как Америка, принимая волны эммигрантов всех мастей, начинала обзаводиться своими Одессами, Петербургами, Чайнатаунами и Маленькими Италиями.
11
Чайна-таун.
Эти Ноевы ковчеги, где «всякой твари по паре» прибывали, по большей части, в Нью-Йорк, и самая амбициозная часть переселенцев, а значит — самая работоспособная, в нем и оседала. Все хотели добиться быстрого успеха, удавалось это лишь десяткам. Нью-Йорк всегда признавал лишь тех, кто был успешен, или в ком были задатки этого успеха. Успех — вот квинтэссенция того, что хочет для себя сам Нью-Йорк.
22
Небоскреб "Утюг".
Еще до Первой, но далеко не последней, Мировой войны в городе чувствовалась лихорадка «бума», но нью-йоркское общество и художественный мир были разделены и существовали порознь. А потом как бы вдруг, в короткий миг разрозненные предметы нью-йоркской жизни соединились. Все что было в нем жизненного, веселого и яркого потянулось одно к другому и возникло новое нью-йоркское общество.
8
Началось это с эйфории по случаю восторженной встречи вернувшихся с Первой МВ солдат (никто в мире не умеет так празновать и чествовать, как нью-йоркцы), продолжилось разгромом первомайской 1919-го года их же демонстрации протеста и вылилось в «Век джаза», продлившегося ровно десятилетие, до осеннего краха биржи в 1929 года.
8
Пусть это время и кажется со стороны непрерывной вечеринкой с коктейлями, как в фильме «Великий Гетсби», но только тогда образованный европеец наконец-то мог надеяться, что поездка в Нью-Йорк окажется все-таки приятнее, чем переход золотоискателей по диким степям Забайкалья прериям, пусть и разбитым под улицы и площади.
12
Верховный суд.
Потом наступило время делячества. Когда метродотель в мгновение ока, на биржевых махинациях, мог стать богаче клиентов, которых он провожал за столик. Город заплыл жиром, отрастил себе брюхо, отупел от развлечений.
6
Но потом, как чаще всего и бывает («торговали веселились, подсчитали прослезились»), в одночасье все рассыпалось. Парикмахеры и метродотели вернулись к своим клиентам, если те ещё оставались. Город рухнул, и над его руинами, одинокая и загадочная, точно сфинкс, и неотвратимая, как остро заточенный нож, высилась громада Эмпайер стейт билдинг.
15
С этого момента начинается новейшая история Нью-Йорка, к которой ты чувствуешь себя почти сопричастным, т. к. живешь почти в этом времени и судить с близкого расстояния не возможно.
Внутренняя близорукость, свойственная почти каждому из нас, и путает, и вдохновляет одновременно. Нью-Йорк начинаешь пропускать через себя, как ускоренную киносъемку. Сначала он кажется непрерывной яркой линией, потом линия рападается на отдельные объекты, потом ты понимаешь, как каждый из объектов устроен и внезапно приходит осознание, что у каждого объекта, как и у тебя самого есть начало, конец, есть предел. Эйфория от блестящей ленты событий и образов исчезает, наступает отрезвление, разочарование и лишь в глубине остается чувство полета, в который ты был вовлечен этим городом и как легко тебе было летать когда-то.
21
Не смотря на невообразимую, даже по меркам больших столиц, перенаселенность, в Нью-Йорке чувствуешь себя в большем одиночестве, чем, скажем, на Северном полюсе. Никому до тебя нет дела. Одиночество в толпе страшит, но и дисциплинирует. Там быство понимаешь, что успех и неуспех только в тебе самом. Если ты примешь и пропустишь через себя все убыстряющийся темп нью-йоркской жизни, ты-победитель!
Меня этот город никогда не манил, не был голубой мечтой, не зазывал вечным праздником Бродвея, безумным шопингом, разноцветием рекламных огней и огромных растяжек на небоскребах.
7
При словосочетании «Большое Яблоко» в мозгу всплывал красный фрукт на палочке, облитый карамелью или почти киллограмовая антоновка, нечаянно уродившаяся на дачном участке.
Нет, я конечно подпевала круглоглазой, экспрессивной Лайме, когда слышала в её исполнении «Нью-Йорк, Нью-Йорк», но это скорее от того напора энергии, котрый излучала её крепкая фигурка с раскинутыми руками и упершимися в подмостки стройными ножками, затянутыми в черный капрон.
Правда в последнее время мысли пересечь океан все чаще всплывали у меня в мозгу, и даже пару раз я это озвучивала как-то вроде этого,-«А не поехать ли нам в Нью-Йорк?» Но это было скорее мыслями вслух, которые миражом проплывают перед мысленным взором, вызывая нечеткие ассоциации, и потом так же быстро тают, оставляя после себя некую вибрацию, которая ни во что не воспроизводится.
22
И вот я в Нью-Йорке уже второй раз. Я много гуляла, много видела, со многими говорила. Поняла ли я Нью-Йорк или про Нью-Йорк… Не знаю пока.
Когда паром медленно приближается к береговой линии, на вас обрушивается город — огромный муравейник Южного Матхеттена, а выше за ним вся громада Нью-Йорка, чудо пенистого света, зацепившееся за лучи полуденного солнца. В эту минуту пришла совершенно шалая мысль, что Нью-Йорк может стать домом, как бы редко ты там не появлялась.
20
Расплывчатые контуры, умозаключения в конечном счете ничего не стоят. А Нью-Йорк, в конце-концов, всего лишь город, а не вселенная. Вся та блистательная постройка, которую ты создал в своем воображении, с треском падает наземь. Но…
8
«Это уродливый город, грязный город. Его политика пугает детей. Его уличное движение — безумие. Его конкуренция убийственна. Но есть одна вещь: если вы жили в Нью-Йорке и он стал вашим домом, ни одно иное место вам не подойдет».
