«Он» — поэт. Кратко, ёмко, гордо. «Она» — поэтесса. Свистящее окончание не столько удлиняет, сколько умаляет, принижает гордое короткое слово. Поэт: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный». Уверенно и величественно. Поэтесса: «Я тоже была, прохожий! Прохожий, остановись!» Умоляюще и пронзительно-больно.
Я — в Елабуге. Нужно выполнить просьбу, остановиться. Где? У памятника-бюста, окруженного легкими белыми колоннами изящной беседки? Хороший памятник, наверное. Любому поэту, любой поэтессе такой бы подошел. И для туристов подойдет. «На фоне Пушкина снимается семейство», только вместо поэта — «поэтесса».
Совсем рядом от нового памятника — старый дом. Тот самый, где она так и не смогла жить. Только умереть смогла, сумела. Экскурсовод все покажет: воссозданный интерьер с самой страшной деталью — крюком, на который она набросила верёвку.
На самом деле от Марины не осталось в доме почти ничего. Говорят, хозяева долго упрямились, не хотели продать дом. Музей открыли только в 2004-м. Вещи собирали раритетные, но подлинные, с которыми соприкасалась она, были утрачены. За одним исключением.
Самый маленький и самый ценный экспонат музея — записная книжечка, настоящая, Маринина. Парадокс: записная книжка поэта, привезена из Франции, а за два года в ней появилось лишь одно слово — «Мордовия», написанное Мариной на последней странице. Да и точно ли она написала это слово, непонятно. Почему — Мордовия? В мордовском лагере тогда была в заключении Ариадна Эфрон. Но по этой ли причине Марина сделала запись, и точно ли Марина — никто не знает. В отличие от истории самой книжечки. Её вынул из Марининого фартука плотник в морге, оставил красивую вещь (сафьяновый переплет, карандашик) себе, но до конца жизни совесть мучила. После смерти плотника дочь передала книжечку в Ленинград, попала она к Белле Ахмадуллиной, потом вернулась в елабужский дом.
Но в книжечке, пусть подлинной, не прочтешь, «что звали меня Мариной и сколько мне было лет». Нужно идти на кладбище. И поклониться могиле, на которой плита с её именем. Поклониться, зная, что все это — обман, что Марина похоронена не тут, что подлинное место её упокоения неизвестно. Она это предвидела будто: «Не думай, что здесь-могила». Впрочем, всё, наверное, закономерно. Не по законам людским, а по законам высшим. Упокоение? Покой? Марина — и покой? Не становятся эти слова рядом.
