Между Раем и Адом. Фрески Снетогорского монастыря

В Снетогорский монастырь собирались давно, а отправились в путь в тот день, когда свинцовое небо наползло со стороны Эстонии и прогноз погоды определенно пообещал бурю и ливень.

Заметила — часто так бывает перед поездкой по святым местам: почти всегда начинаются искушения. Наверное, можно было бы поездку и перенести, кроме того и о святой обители почитать побольше, подготовиться получше. Признаюсь! В этот раз я бросалась в путешествие совсем неподготовленной. Знала только, что Снетогорская — одна из древнейших обителей Псковщины: первое упоминание в связке с Мирожским монастырем относится к 1299 году, когда рыцари Ливонского ордена напали на оба эти монастыря, в походе на Русь. Знала, конечно, и о названии круглой горы, на вершине которой был воздвигнут монастырь (Снятная гора). И о снетках знала — рыбке, которой промышляли в древние времена насельники монастыря. Рыбка идет в реку Пскову на нерест, так именно у монастыря ее много. В общем, это из того «вводного» материала, который вам непременно поведает экскурсовод в самом начале прогулки по обители. Я, собираясь в монастырь, все это знала.

А вот о фресках почему-то не ведала…

Они открылись мне вроде бы даже случайно. Впрочем… Слово «случайно» таит в себе разгадку. Случай — это ведь не хаотичная непредсказуемость, а с-лучение, пересечение множества «лучиков», путей-дорог, причинно-следственных связей… Случай — это когда Небеса приоткрываются для тебя, а ты, то ли успеешь, то ли и не успеешь запечатлеть блеснувшее.

В монастырь мы поехали втроем — я, муж, и наша гостья Ирина — талантливый фотохудожник, но настроенная, кажется, с детства, на антирелигиозный камертон.

Я и сейчас уверена, что «виновницей» нашей удивительной встречи с фресками, в первую очередь была она. Может быть, потому я так долго и не могла писать про фрески, ибо, как написать откровенно про сокровенное.

Но имеющий уши да услышит, имеющий глаза, да увидит…

Конечно, все мы, втроем были соучастниками пира, на который нас пригласило Небо!

Нам была явлена «Проповедь в красках» — как часто называют фрески. Однако в храме представлены не только все сюжеты Евангелия, но и рассказы святых отцов, в том числе Апокалипсис Иоанна Богослова. А уж кто, что услышал и увидел — дело личное.

Когда-то во время фольклорных экспедиций, я убедилась в том, что каждый человек в народном хоре-сообществе незаменим!

Не пришла какая-нибудь бабка Маня — корову доит, и хор звучит иначе, а если вдруг заглянет голосистая Нюрка (самая молодка шестидесяти лет), так и хор зазвучит совсем по-новому. Не лучше, и не хуже, просто по-другому. Людей «лишних» не бывает — каждый вносит свою краску. Это и есть соборность.

Вот и наше «трио», отправившееся в набиравшую силу непогодь знакомиться с обителью, несомненно, как-то звучало и это звучание — как это ни парадоксально, но, видимо, резонировало с теми великолепными фресками, которые нас ждали, а мы и не знали, что нас ждут…

Когда мы подъехали к монастырю, разразился ливень, что нисколько нас не смутило — просто надо было переждать. Мы сидели в машине, ели шоколад, запивая вкусным кофе из термоса и, наверное, чувствовали себя немного детьми. (Аскеты-исихасты в этот самый момент перестают меня читать и укризненно качают головами…)

Эти детали важны, потому что авторы фресок, что жили в XIV веке, были великими творцами. Они сумели сохранить чистый детский взгляд на мир. А еще возымели восторг в душе!

Вы видели когда-нибудь такое Вознесение! Купольный образ раскрыт не полностью, но бегущий… Облака-крылья? Динамика несомненна. Образ еще ждет своей более точной интерпретации!

Мы сидели в машине — кругом бушевала стихия, а где-то, в другом времени и пространстве, далекий художник в восторге несказанном писал фрески, так что иногда летели брызги, но он их не стирал! Сердце горело и нужно было успеть запечатлеть то, что блеснуло с Небес!. Успеть. Не растерять! Этой, можно назвать, кое-где неаккуратности, удивляются реставраторы. Им можно верить. Они "воспарают" на лесах, дабы увидеть фрески вблизи, чтобы работать с ними. А еще они видят главное: это истинно. И художник не торопился, нет! Просто надо было «поймать» пока блеснуло!

Собор Рождества Пресвятой Богородицы, расписанный фресками, изначально создавался по образцу Мирожского, однако ушел от повтора. Там дисциплинированность, седая Византия, а здесь детство Псковского Возрождения! Вот она! Суть!

Например, как и в Мирожском монастыре, в куполе алтарной апсиды представлен сюжет Вознесения.

Но в отличие от Мирожского, снетогрцы меняют местами композицию сводов и дальше, словно увлекаясь своими идеями отходят от образца мирожцев.

Кто будет спорить, что фресковую живопись форматирует рельеф на котором художник-иконописец работает. Например, сюжет надо уместить вот на каком-либо пространстве, например, до изгиба поверхности, или до угла. Это несомненно смиряет. Материально воплощенное пространство, словно формирует задание для художника — в данном случае уместить сюжет на определенной плоскости.

(Справа от алтаря всегда находится храмовая икона. Здесь фрески связанные с Рождеством Богородицы).

Но помните, как в детстве! Мы рисуем что-то, лист альбома закончился, и мы наивно переходим на чистую скатерть — в порыве, желании непременно завершить, воплотить творческую идею, во что бы то ни стало! Будут ругать? Но можно ли думать о такой мелочи, если мысль летит и пророчит истинное самовыражение.

В этих фресках Рождественского монастыря, не один раз встречается ситуация, когда сюжет, не уместившийся в положенных границах, спокойно преодолевает, угол, выступ и продолжается до логичного завершения.

Какая-то удивительная свобода, но не вседозволенность. Просто нежелание сдержать творческий порыв, способный выразить Истину, с опровержением закона, придуманного человеками, живущими по законам материального мира.

Но это все должно было случиться позднее — общение с фресками.

Дождь кончился и мы пошли по дороге к монастырю, что взбиралась наверх. С умытых деревьев капала вода и было ощущение преддверия открытия.

Так бывает. Для некоторых людей созерцательность дороже мыслительной деятельности, а предчувствие более ценно, нежели явленное.

Я так подробно пишу обо всех деталях посещения оттого, что разговор с фресками начался уже тогда, когда наперекор логике, мы помчались в бурю, ближе к неизвестности.

Вошли в каменные ворота, переключив внимание на собственный дресс-код, дабы соответствовать правилам (непременная юбка или что-то в этом роде). Хотя я, сфотографировав Святые врата, могла бы припомнить, что первое упоминание о них относится к 1763 году, и они похожи на Святые врата Мирожского монастыря — вечного «старшего брата».

Обойдя небольшую территорию монастыря, открытую для посещения (на самом деле монастырь обладает значительно большей территорией), я подошла к незнакомой матушке и что-то спросила, не связанное с фресками, о которых не ведала.

 — Вам нужно увидеть фрески! — Твердо сказала матушка, и дело закрутилось-завертелось.

 — Сейчас без 20 минут пять. Рождественский собор будет открыт еще 20 минут, но вряд ли успеете…

Наверное у меня было такое выражение лица, что матушка все же стала объяснять, как купить билеты на экскурсию — если экскурсовод согласится и мы успеем… Сама стала звонить экскурсоводу Вере.

Я бросилась в свечную лавку. Только что пришел автобус с туристами и все встали в ровную и непреклонную очередь, дабы заказать требы. У каждого из сорока (!) человек была уверенность, что их записочки помогут их близким, страждущим, болящим и скорбящим…

Я же с огорчением выдохнула, поняв, что сегодня фрески не увижу. Но это был только мгновенный выдох, со следующим вдохом, я вновь бросилась искать выход из ситуации, кажется, безвыходной. Моя многоценная матушка тоже не оставила меня, она помогала.

«Стучите и откроется»… Я стучала.

Когда ведомая нашим потрясающим экскурсоводом (лучше не бывает), мы вчетвером вошли в храм Рождества Пресвятой Богородицы, наверное, как раз пробило пять часов вечера, поэтому дверь за нами закрылась на ключ и мы остались наедине с фресками.

Так в церкви бывает. Молится множество народа, а ты вроде бы, и вместе со всеми, и в то же время сокровенно уединен. Здесь было именно это чувство.

Дорогие мои читатели, простите великодушно, но в этом рассказе у меня будет несколько «лирических отступлений», так как без них не обойтись! Потому что эти мои знания и воспоминания, накопленные в том числе и в путешествиях, конечно же, помогали «складывать свою песню», когда я внимала экскурсоводу. Наша замечательная Вера рассказывала о красках, которыми пользовались псковские художники, что расписывали храм. На скромных стендах что-то демонстрировалось, но лишь в той мере, в какой стоило обратить внимание на важное. Все, чем пользовались художники, было родное, снетогорское, рядом, как правило, из горы и добытое!

Но проблема заключалась в ином. Сильный пожар 1493 года повредил фрески. И осада Пскова (в данной обители вандализм поляков во время войны Стефана Батория в 1581 году), тоже губительно сказались на фресках. Так что после той далекой войны, оставшиеся люди, увидев и оценив страшное разорение, с печалью поверили, что фрески окончательно утрачены и уже не подлежат восстановлению. В результате всю оставшуюся настенную роспись заштукатурили, забелили, так что она, как «спящая красавица», долго «спала» в своем «саркофаге», спала до поры и до времени. Это, в результате, стало её спасением, ведь впереди было еще много и войн, и разрушений.

Однажды, как это бывает «случайно», кусок штукатурки отвалился, новые люди, иных поколений стали свидетелями явления утраченного чуда и тогда, уже с начала XX века начался неутомимый процесс реставрации, восстановления, который не угасает и до сей поры, обретая все большую силу и осмысленность.

Сейчас то, что удалось открыть — берегут, соблюдают особый температурный режим и уровень влажности, поэтому попасть в Рождественский собор — это удача, он открыт далеко не всегда. Раньше и вообще был закрыт. Открывали лишь когда приезжали реставраторы из Москвы и соглашались провести экскурсию, при этом они внимательно следили за погодными условиями (температура, влажность). Фрески берегли.

Но вернемся к краскам, как важному средству выражения, в данном случае древних псковских художников.

Основой для формирования красочной палитры была охра. Вообще человечество использовало охру, в основном красную, со времен палеолита. Следует заметить, что охра может принимать оттенки от светло-желтого, до темно-желтого, коричневого и далее, других оттенков. А еще псковичи использовали голубую глину, зеленую глину… Конечно же, краски готовили, искали оттенки, это был процесс и процесс творческий. Есть такая смесь — рефть. Это смесь сажи с известью. Рефть смешивали с местной глиной и при различном сочетании ингредиентов получались разные оттенки цветов, в основном лиловые, светло-серые, темно-серые, серые с синевой и прочее.

Однако если желтая охра при нагревании краснеет, можно догадаться, как изменилась тональность красок псковских фресок после первого же пожара!

Таким образом, сегодня можно констатировать, как это ни прискорбно, что первоначальный образ фресок в наше время утрачен. Однако, к сожалению, сегодня все же читаем в соответствующих исследованиях, смело брошенные искусствоведами или реставраторами предположения, причем взаимоисключающие. Не вступаю в спор, ибо не являюсь специалистом в этой области, но сожалею об скоропоспешности суждений. Так кто-то видит в псковской росписи настрой на сдержанность и аскетическое восприятие мира. Однако, наблюдая «угасшие» во времени краски, серьезно изменившие свою тональность, можем ли мы это утверждать!

Кто-то наоборот отрицает монохромность и говорит о первоначально задуманной многокрасочности, предполагает, что фрески были яркие, легко читаемые.

В 80-е годы прошлого века был предпринят химический анализ красок, который подтвердил, что при пожаре, колорит фресок изменился.

Было подтверждено и то, что привозные краски все же использовались псковичами. Это краски, выполненные на основе минералов: киноварь, азурит, окись олова — лимонно-желтая краска. Последняя использовалась в обозначении нимбов ангелов (сохранилась в сюжете Вознесения).

А теперь задумаемся, какие глубокие выводы можно делать, если сегодня мы имеем дело совсем с другой картиной мира, не с той, которую воплощали когда-то псковичи XIV века.

Не могу не уйти в обещанное лирическое отступление, которое, в данном случае является сущностным.

Весемь лет назад, во время поездки в Москву, гуляя по анналам Храма Христа Спасителя, встретила женщину, которая пригласила меня на свою лекцию — начало через пять минут! Лекция была посвящена фрескам Дионисия в Ферапонтовом монастыре. Как завороженная, более двух часов, я слушала беседу с показом слайдов, и тогда впервые что-то поняла о фресках. Женщина оказалась вдовой замечательного фотохудожника Юрия Холдина, который посвятил свою жизнь «приближению и постижению фресок». Бескомпромиссно и неудобно, он критиковал всеми признанных ученых-искусствоведов, известных и хорошо оплачиваемых фотографов, находящихся во власти полиграфических требований, далеких от понимания первоисточников, которые они фиксировали, не пытаясь открыть и осмыслить. Наверное, у Юрия Холдина, было много недоброжелателей, ведь он нарушал удобный покой. Однако его проект 90-х годов «Свет фресок Дионисия миру», где он впервые ввел понятие «светопись», привлек внимание к его творчеству и не только на Родине. Он становился знаменит.

На своих мастер-классах он показывал ошибки в композициях уже опубликованных дорогих глянцевых проспектов, вульгарность цветопередачи, искажающей первоначальный замысел художников-иконописцев и прочее, демонстрировал образцы, которые рассказывали, а не только фиксировали.

Для того, чтобы стало что-то понятно приведу цитату из статьи «Анализ разработки темы фресок Дионисия в XX столетии, или проблемы искусствоведа с композицией, фотографией и издательскими системами».

«Говоря о едином и единственно правильном цвете фресок, необходимо осознавать принципиальные положения физического учения о цвете — цветоведения…Фрески и архитектурное пространство храмов мы рассматриваем днем и в своем сознании цветовые образы видим и оставляем в памяти именно в диапазоне тона дневного света. Фотографическая съемка ночью с использованием ярких ламп или вспышек искажает привычное представление о фресках, искажает цвет (световой тон) стенописи, искажает объем и естественное распределение света и тени в архитектурном пространстве. Судя по подходу к съемке и результатам публикаций, создается впечатление, что большинство искусствоведов и фотографов совершено не различают понятия цвет и краска. По сути, ночью они фотофиксируют краску при ярком искусственном свете ламп накаливания или вспышек. Именно отсутствие знаний в работе со светом и цветом породило огромное число альбомов с репродукциями ярко освещенных икон и фресок.»

Привела эту цитату, чтобы было понятно. Писать о снетогорских фресках, которые вообще изменили свою цветовую тональность, да еще и открыты далеко не полностью нужно очень осторожно. Между тем, в публикациях, с которыми я познакомилась, этой осторожности маловато.

Юрий Холдин, когда фотографировал фрески Дионисия, бывало, ставил свет до 12 (!) часов. Он действительно не фотографировал — он открывал.

Не забыть ряд фресок Дионисия, посвященных Благовещению. Еле различимое «уплотнение» тональности повествования словно повествует о великой Тайне. Богородица постепенно, словно «плотенеет», ощущая себя уже Матерью. Нюансы столь тонки, что разглядеть или скорее почувствовать их можно только в состоянии молитвы. В храме это не разглядеть — тени рельефа поверхности этому противятся. Холдин переводит этот процесс на язык светописи и тайна приоткрывается для чуткого прикосновения уже на фотографии.

Вообще фрески, иконы нельзя рассматривать вне литургической жизни. Впрочем, любительская (и даже профессиональная) фотофиксация никем не запрещается, но заблуждением остается мнение человека потребляющего этот материал, будто он познакомился и теперь что-то «видел и знает».

Я не случайно избрала слово «потребляет». Здесь оно уместно.

Счастливо запертая в храме, наедине с фресками, зная все то, о чем сейчас лишь немного намекнула, иначе было бы слишком серьезно для такой публикации, я понимала, что повествовать о снетогорских фресках выше моих сил. Но у меня не было ощущения фрустрации. Я была ребенком, испытывающим восторг и рассказ Веры был для меня тем материалом, который я в тот момент только и могла воспринять.

 — Не торопитесь! — Сказала Вера.- Я буду с вами столько, сколько потребуется…

Итак, в куполе изображено Вознесение Господне. На парусах сохранились фигуры Евангелистов и фрагмент Спаса Нерукотворного.

В центральной алтарной апсиде, внизу расположен Святительский чин, над ним Евхаристия.

На арках, несущих купол, изображены ветхозаветные первосвященники.

Справа от алтаря — Рождество Пресвятой Богородицы, цикл сюжетов. Конечно же, выше расположены фрески Благовещенья, Введения во храм.

Евангельские сцены включают все события Нового Завета, но особенно впечатляет Успение Пресвятой Богородицы — во всю высоту Северной стороны храма.

Однако сегодня проблема наблюдающего настенную роспись заключается в том, что не все можно рассмотреть снизу и не всегда по небольшому фрагменту можно представить утраченное или еще не открытое целое. И когда кто-то сведущий обращает твое внимание на какой-то сюжет, символ, ты видишь то, чего не увидел бы самостоятельно. Вера тоже «открывала» для нас фрески и это открытие было подарком.

Фреска слева от окна — Святое семейство идет в Вифлеем, где и родится Христос — Спаситель мира. Все свидетельствует о размеренности, спокойствии. А справа от окна другой сюжет. То же семейство, но это уже Бегство в Египет. Как отличаются настроения. В первом случае белый конь шествует осторожно, во втором стремительная скачка, потому что погоня!

Сегодня и сейчас я не претендую на профессиональный анализ — я не специалист в области иконографии, но я чувствовала эти фрески и, возможно, фантазировала, хотя иногда предчувствие бывает точнее знаний, потому что знания основаны на опыте, а если такого опыта у человечества нет! Тогда мистика вступает в свои права.

Интересно познакомиться с ощущениями замечательного реставратора Владимира Дмитриевича Сарабьянова, когда он раскрывал Образ Богородицы. Буквально по миллиметру он продвигался в работе, еще не зная, что открывает уникальный Образ Богородицы, который потом назвали Снетогорским. Ему казалось, что на него кто-то смотрит. Реставрация — это ведь месяцы и годы. Сколько прошло времени, прежде чем в куполе алтаря проглянули печальные глаза Божьей Матери.

Оказалось, что Светогорская Богородица изображена седящей на троне, с Младенцем на коленях, но правой рукой Она указывает вверх, как бы свидетельствуя о древнем пророчестве о Спасителе мира. Такого Образа до сих пор никто не ведал.

Икона, написанная по этой фреске стала именоваться Снетогорской и была написана в 2000 году. На иконе рядом с Богородицей Святые Архангелы Михаил и Гавриил, а у ее престола предстоят преподобномученик Иоасаф Снетогорский и благоверный князь Довмонт-Тимофей.

Известно, что снетогорские фрески имеют щедрые подтекстовки, которые нам, к сожалению не разглядеть. Они прочитаны специалистами, реставраторами, теми, кто имел счастливую возможность разглядывать фрески вблизи. Их вердикт таков — в артели художников, работавших в храме, непременно были местные, псковичи. Лексика подтекстовок полна выражений, характерных для данной местности. Это открытие важно. Ходили слухи, что храм расписывали мастера с Балкан, что среди художников был и итальянец. Ничуть не опровергаю. Наоборот! Мне нравится эта идея. Итальянец, как носитель идеалов Возрождения, принес на северную землю тепло своей души, но и пагубу обмирщения, ведь Возрождение было озадачено идеей превращения Небесного в земное.

Однако псковичи были иными. Их глубокая религиозность соприкасалась с еще не изжитым мифологическим восприятием мира и тогда им были ближе не великие художники Возрождения, а художники римских катакомб, которые так искусно пользовались символами.

Так сюжет «Жены Мироносицы у гроба Господня» интересен и тем, что пелены, которые они увидели в пустом гробу здесь изображены в виде спеленутой рыбы — самого древнего символа Иисуса Христа с первых христианских времен. Вспомнились римские катакомбы…

Однако многие символы были не христианскими, а, отчасти русскими-сказочными. Впрочем мифологические образы схожи во многих культурах. Псковичи «так видели» — ох уж это вечное оправдание художников всех времен! И они смело переводили свои представления в настенное повествование.

Они не были смиряемы строгими правилами, которые возникли в русской иконописи позднее (снетогорцы писали и до Феофана Грека, и до Андрея Рублева).

Ну, а сегодня наивность, идущая от чистоты сердца, а не только от отсутствия навыков в следовании устоявшимся канонам легко ложится на сердце каждому, кто способен чувствовать в себе ребенка.

Снетогорский Рождественский собор — это точка отсчета псковской художественной традиции, которая жила долго — до конца XVI века.

Этой традиции свойственна очень напряженная выразительность.

Так Страшный суд раскрывается через такие образы, которых нет в византийской иконописи.

Псковские росписи Страшного суда становятся протографом, то есть первоначальным образцом, который далее переходит в русскую иконопись повсеместно.

Мы видим бестелесного жалкого человечка перед страшным чудовищем.

Не буду разбирать все апокалипсические символы, но они написаны сурово.

Однако если слева находится Ад, то справа — Рай. Здесь праведники и святой Петр с ключами.

Здесь находится и бедный Лазарь, в то время как богач, скорее всего и есть тот бестелесный человечек слева. Надписи прочитать трудно, но они объясняют каждую фигуру, сюжет, дабы люди внимали осмысленно.

Как видно из моего повествования, для того, чтобы понять и оценить снетогорские фрески нужно, кажется «поселиться» в этом древнем соборе и «миллиметр за миллиметром», как неутомимый реставратор углубляться в смыслы, звучащие из глубины веков. Впрочем Божья Истина вне времени и это так хорошо чувствуется в храме!

Мы стояли на том месте, на которое нас привел Всевышний, в тот день и час… Мы стояли между Раем и Адом! В сущности — это и есть наша земная жизнь. Рожденные творцами — по Образу и Подобию Творца, каждый из нас награжден онтологическим даром — Свободой Воли, которую, по Закону никогда не отнимает даже сам Господь. Нам дается жизнь, как школа, дабы мы выбрали свой путь (через взлеты и падения, радости и скорби), это путь вверх или вниз, другого нет!

Мы стояли между Раем и Адом, запечатленными на фресках. Это было потрясение, кульминация и понимание, что сегодня все Человечество застыло на этом островке жизни, когда еще есть время для выбора…