Мгновение и вечность художника

Когда последний раз была в Казани, непременно задумала посетить музей-галерею Константина Васильева. Удивилась тому, что открылась эта галерея на главной улице Баумана, что свидетельствовало о законном почитании художника — хотя бы посмертно.

Не мыслила заходить всуе, хотелось как-то всерьез, обстоятельно, поэтому пришла на Баумана в дом 29, только в последний день пребывания.

Уже читала на Туристире отзывы об этом музее-галерее, так что, вроде бы и приглашать в этот «культурный объект» нет необходимости. Все уже приглашены, картины продемонстрированы, историческая справка приводится.

Казалось бы — зачем повторяться!

Мои фотографии из галереи, получились тоже не самые лучшие — все как-то стекло отсвечивало…

Это вообще беда наших и не только наших музеев (даже в Италии!) — располагать картины напротив источника света. А я всегда стараюсь не просто смотреть, но ищу ракурс — тот, который помогает картину оживить. Есть такая тайна!

Люди ходят вокруг, а ты нашел единственную точку, и картина вдруг заговорила — только с тобой! И порою получается, что точка для фото и для «разговора» не совпадают. Однако для меня важно второе — иначе зачем идти в галерею! Картины в фотоисполнении — уже не картины, а иллюстрации к твоим мнениям, комментариям, размышлениям — и только!

Когда готовишь материал, конечно же читаешь материалы «сопутствующие» и должна признаться, что здесь меня ждало первое потрясение: Восторженное признание, претендующее на «всенародное», но выраженное каким-то бездушным, «казенным» языком, — вот что я обнаружила. Узнала, что о художнике уже и документальные фильмы сняты и книги написаны. Я книг не читала, но понадеялась, что главные написаны все же друзьями, которые художника хорошо знали, так что и память о нем сохранили, а главное — сохранили его картины. Если бы не друзья — было бы вообще, все распродано «с молотка» в частные коллекции…

Я имею в виду книгу О. Е. Шорникова и Г. В. Пронина «К.Васильев. Воспоминания друзей» Казань: Стар, 1995, и книгу А. И. Доронина «Константин Васильев». — М., Молодая Гвардия, 1999.

Сама бы с удовольствием прочитала эти воспоминания, — не знала об этих публикациях, теперь поищу. Надеюсь, что они написаны не пафосно, а по-человечески. Ведь Пронин — друг художника и много сделал для того, чтобы сохранить и память, и творческое наследие. Его стараниями (как я поняла), музей в Казани и был открыт.

Но почему все-таки я упомянула ранее о «потрясении»? Да просто помню, что при жизни художника, его мягко говоря, «не очень-то жаловали». Хорошо помню и критику в его адрес, которая раздавалась с разных сторон — в том числе и от собратьев по цеху, современников. Помню также, что, когда узнала его картины, — после первой большой выставки (кажется посмертной, кажется в Казанском Молодежном центре — точно не помню), я была впечатлена. Однако, друзья-художники, настойчиво пытались меня убедить в отсутствии профессионализма этого странного и негромкого парня. Особенно их возмущало «несоблюдение пропорций» (хотя иконопись тоже далека от «соблюдения пропорций» — совсем другие законы!)

Вот и у Васильева были свои законы и своя эстетика, но современникам это было не интересно.

Так я и запомнила: недоброжелательство во время жизни и бесконечные суды по праву обладать его картинами, после смерти… Разговоры, разговоры, недомолвки, намеки… Любви к нему у окружавших его людей, в целом, не было — (так мне казалось). Однако, были друзья, кажется, настоящие. А друзей много не бывает…

С консерваторией, в которой я училась, у Константина Васильева была особая связь: хотя и не вполне взаимная, но любовь к одной выпускнице консерватории.

Не люблю, когда начинаются суды-пересуды, особенно после кончины, когда человек уже не может ответить. Однако есть события, в том числе и из личной жизни, которые помогают понять творчество.

Я восторгаюсь его графикой. Для того, чтобы показать композиторов — нужно было очень глубоко понимать их музыку, знать обстоятельства, которые эту музыку воззвали из небытия.

Две его последние любви к Лене Асеевой — выпускнице Казанской консерватории и Лене Коваленко, тоже получившей музыкальное образование, вряд ли были причиной тому, что он часто бывал на концертах, особенно симфонической музыки, а Актовом зале консерватории (нередко видела его). Скорее личный выбор им земных Муз, строился на причастности избранниц к Музыке…

Известно, что любил писать свои картины по ночам и при этом всегда звучала музыка. Особенно любил Вагнера. Говорят, что когда хоронили — звучала вагнеровская «На смерть Зигфрида»…

Его жизнь в 34 года состоялась между тайной рождения и тайной смерти.

Мать родила его в оккупации и зарегистрировав в немецкой комендатуре назвала Владислав.

Отец, который в это время был в партизанах, впоследствии изменил сыну имя.

Не знаю, в чем причина, какая Божья душа слетела в оккупированный Майкоп и почему это было так, но нордический сдержанный характер, будущего художника, помноженный на древнее мифологическое славянское мироощущение дало необычный результат совмещения несовместного, а в искусстве своеобычие особо ценится.

Погиб художник тоже при невыясненных обстоятельствах — расследования не было… Ведь ушел из жизни человек незнатный, подумаешь — какой-то художник-оформитель из Зеленодольска! А кроме того — небогатый. Говорят, что у него даже наручных часов не было…

Его картины при жизни не покупали, а если вдруг находился чудак, то художник оценивал свое полотно линейкой! Измерял по диагонали и можно сказать «отдавал за бесценок», умножив сантиметры на рубли.

Версий несколько: от убийства до несчастного случая. Я хорошо помню то время в Казани — город был очень криминальным.

Нет необходимости сейчас в рассказе о конкретном музее-галерее переписывать чужие рецензии — у меня конечно же есть свое мнение, но здесь не научное исследование. Я в этом материале должна лишь пригласить посетить одну из достопримечательностей Казани… Приглашаю, конечно.

Но когда вы пойдете в галерею, постарайтесь побольше почитать о художнике и понять, что он был очень необычный, очень талантливый и… наверное, очень одинокий человек, который пытался осмыслить вечную проблему Добра и Зла.

Последняя картина «Человек с филином» — написана за несколько дней до гибели. Символ свечи вообще важен у Васильева. И мудрый старец с мудрой птицей, словно стоит на пороге миров. Искусство — оно всегда провидит…

Я специально не даю фотографии отельных картин — ведь они всего лишь отпечатки. Посмотрите на отдельные уголки галереи! Кстати — это очень важно — как картины разложены и «развешены», как они разговаривают друг с другом, ведь если нет этого разговора — то это не галерея, а «комиссионный магазин». Именно ради этого: поучаствовать в разговоре и стоит посетить галерею! Может быть что-то откроется, а может быть и нет… Это кому как!

Константин Васильев пробовал себя в разных жанрах. Кажется он мог написать все — и абстракцию, и «палехскую быль», и германский эпос, и графику, и сюрреалистическое и реалистическое полотно, да так, что если это был лес — слышался шелест живых деревьев! (Между прочим — со стороны матери, он потомок художника Шишкина).

Запоминаются портреты художника. Они совсем не простые!

Знаковой картиной стал портрет Федора Достоевского.

Для меня этот писатель — загадка! Поверить бумаге свою антологию Зла и выжить при этом духовно. Не знаю — есть ли еще примеры.

В свое время, сам художник, сказал об этой свече, перед которой сидит Достоевский: это не свеча — это светоч…

Тоже на грани двух миров! Что есть Добро и Зло! Мучительная проблема. А в наше время, когда обезумевшее от «виртуального чада» человечество, бездарно «танцует на краю пропасти» — это особенно актуально.

Я подходила к этому портрету несколько раз, но картина молчала. И вдруг! Когда я спускалась со второго этажа и случайно посмотрела вперед, — остановилась пораженная. Открылось! И свеча ожила, и взгляд Достоевского заглянул в самую глубину, и вопрос прозвучал сокровенно, но требовательно, и черная тень легла так, будто хотела перечеркнуть свет, да не смогла!

Наверное, я посетила тогда галерею, только ради этого мгновения!