Фантомы Флоренции

Спустя время перечитала все об отеле, вчиталась в название и пришла в волнение. В гости к Никколо Макьявелли — так мы не договаривались! Но в том-то и дело, что уже «договорились»! Можно сказать «ударили по рукам», а у меня еще и принцип — от бронирований, в пользу более выгодных предложений, не отказываться. Да это предложение и оставалось вполне выгодным, но Макьявелли! Уж очень фигура непростая, неоднозначная. Сколько я с ним спорила в своих статьях по этике! Сколько моих конспектов посвящены его работе «Государь»! «Цель оправдывает средства!»

Стало казаться, что гостиница, носящая такое имя может вполне воспользоваться теми самыми невыгодными для меня средствами, которые оправдывают какую-то, мне неведомую цель, которая, в свою очередь, возможно с моей целью может и не совпасть. Поэтому когда отель за время бронирования и время действия моего права отказаться от услуг, дважды заблокировал деньги на карте, я только развела руками и сказала: Ну, так, Макьявелли же! Он никогда не верил в доброго и порядочного человека…

К слову сказать, мои споры, в том числе и публичные, с Макьявелли «по существу вопроса» никогда не были пассионарными обличениями. Я всегда приводила аргументы, которые должны были объяснить и характер Никколо, и его сложившееся, такое не близкое мне мировоззрение, и еще… как ни странно, я испытывала искреннее сочувствие к нему.

Блестящий ум, человек энциклопедических знаний, умный, порою коварный дипломат, ученый, который впервые в истории культуры сделал политику научной дисциплиной, но в конце жизни, после ссылки, тюрьмы и пыток впавший в уныние, вызывал во мне печаль.

Через много столетий, его книга «Государь» будет одновременно лежать на столе и Гитлера, и Сталина, с подчеркиваниями, с их точки зрения, главного.

Он пел дифирамбы лжи, он одевал свои речи в ядовитый сарказм, он легко пропагандировал двойные стандарты — для себя и для «других», оправдывая безнравственные поступки людей, и в особенности правителей их испорченной человеческой природой, которую нужно было (с помощью советов Макьявелли, конечно же), понимать и обезвреживать такими же безнравственными способами. Он блестяще доказывал свою правоту, в которую верил, многочисленными примерами из истории, так что спорить с ним было не просто.

При жизни у Макьявелли (хотя он временами занимал очень ответственные посты) не было друзей. Вот и я не хотела «в гости»…

Отель находился в здании монастыря XIV века, и я вновь, почему-то не заострила внимание на этом, словно что-то рассеивало мое внимание и сосредоточенность именно на тех фактах, которые могли бы помешать приехать в этот отель.

Солнечным октябрьским днем, мы сошли с поезда на вокзале «Santa Maria Novella» и ступая по шумной привокзальной улице Via Nazionale уже минут через 7 подошли к дому 10, где нас должны были ждать.

Молодой человек, примчался минут через пять после вызова по телефону, схватил наши, на этот раз совсем легкие сумки (так как мы решились путешествовать без багажа), и повлек куда-то по лестницам. Провез в двух разных лифтах, поворачивал то налево, то направо, и я поняла, что нашего провожатого мы ждали совсем не напрасно и что путь в свой номер мне еще нужно будет хорошо изучить, чтобы не плутать.

В номере, как-то не по-итальянски расточительно горел свет, словно нас действительно ждали.

Я села на старенький стул в стиле барокко и огляделась. Мебель была поношенная, она напоминала известный по театру способ «на подборе» и вряд ли являла собой некий «традиционный флорентийский стиль», который заявлялся в рекламе. Однако старинным секретером в номере меня еще никто не удивлял! К высокому длинному окну вели каменные ступени, потолки на высоте пяти метров, не меньше, представляли собою древние, но подновленные, пропитанные современными средствами, деревянные перекрытия. Было ясно, что я нахожусь в преображенной под гостиничный номер, келье какого-то монаха-иезуита. Стало как-то неуютно.

Мы приняли душ, переоделись с дороги и пошли знакомиться с вечерней Флоренцией. Вновь поплутав по лабиринту коридоров, устланных далеко не новыми ковровыми дорожками, мы вышли на шумную улицу и вздохнули облегченно — мы во Флоренции! Впереди было много встреч и радости. Оказалось, что отель действительно находится в шаговой доступности от главных значимых мест. До капеллы Медичи — минуты три, Соборы Санта Мария дель Фьоре, Санта Мария Новелла — также рядом, впрочем, и до Уффици, ежели идти утром, пока улицы безлюдны — минут двенадцать, не больше. Все это безмерно порадовало и успокоило.

А когда на следующий день мы пришли получить заказанную услугу «завтрак включен», то вновь приятно удивились. После Венецианской скромности, нас встретило, можно сказать, вполне продуманное изобилие: кроме еды насущной (нарезки, сыры и прочее составляющее континентальный завтрак), предлагались разнообразные соки, фрукты. Живые ананасы, порезанные дольками, также неизменно, ежедневно предлагались многочисленным постояльцам.

Итак, постепенно отель «Machiavelli Palace», как та роза, становился «героем романа». Я чувствовала себя Настенькой из сказки «Аленький цветочек», за которой постоянно приглядывает добрая душа, заколдованная под чудовище и делает все, чтобы этой гостье было хорошо. Однажды лежа на широкой кровати и оглядывая свой необычный номер, я отметила прекрасную работу дизайнера, который при, видимо, небольших средствах, ненавязчиво и тонко решил каждую деталь, соединив, порою несоединимое, используя и цвета и колорит, как, несомненно, объединяющее начало.

Я отмечала хороший вкус безвестного дизайнера — истинного флорентийца и почему-то вспоминала слова первого теоретика искусства Джорджо Вазари, который видел «флорентийский гений» в способности рождать «таланты, от природы свободные». Да, кто-то хранил в себе эту творческую флорентийскую свободу и мог воплотить в самом простом, даже обыденном.

В то же время, я с досадой отмечала отсутствие этого же вкуса и такта у тех, кто устраивал, а проще говоря «развешивал» картины и в «Gallerie dell’Accademia», в Венеции, и в «Palazzo Pitti», уже во Флоренции… Современные грубые лампочки-подсветки порою «резали» полотна великих мастеров, а свет от окон, в узких галереях, буквально «накрывал» картины. Кажется, это было свидетельством не только «дефицита площадей», неспособных достойно вместить все шедевры, но и торгашеском равнодушии к посетителям: вон какие толпы стоят, жаждут приобщения к прекрасному — и так «сойдет».

Нет, нельзя было пройти мимо, нельзя было с этим соглашаться. Прекрасная Флоренция ждала равнозначного отношения! Она имела на это право, хотя голос ее был негромок, да она и не стремилась перекричать децибелы масскультуры — прекрасная дама, знающая себе цену…

Эта фотография из той же поездки, с выставки современного художника (тоже Микеланджелло, только Пистолетто)… Не могу не привести ее теперь. Она здесь уместна.

Но не будем отступать от темы.

Для Флорентийской живописи второй половины XV века вообще было свойственно утверждение рафинированных придворных вкусов, и это, несомненно, шло от семейства Медичи. Именно они, начиная с Козимо, которого называли Отцом отечества, начали традиции собирательства, и меценатства.

Особенно благоприятный климат для работы гениальных художников был создан в правление Лоренцо Великолепного.

Именно он оказывал покровительство многим художественным объединениям, например мастерским Верроккьо, Гирландайо, Перуджино. Во Флоренции провели свою юность великие мастера Высокого Возрождения — Леонардо да Винчи, Микеланджело, Рафаэль.

С Флоренцией связана вся жизнь Сандро Боттичелли.

Да, во Флоренции легко впасть в искусствоведческую риторику, да только ведь читатель заскучает! Поэтому остановимся у любой картины в Уффицци и попробуем прикоснуться к сюжетной линии жизни какого-либо художника, написавшего шедевр, ведь гении всех эпох непременно реализовывали в творчестве именно свое, личностное.

Вот знаменитая «Мадонна с Младенцем и ангелами» Филиппо Липпи. Художник родился в 1406 году, был сиротой и воспитывался в монастыре Санта Мария дель Кармине.

Мы, конечно же, в один из дней устремились в знаменитую «Basilica di Santa Maria del Carmine», скромную, аскетичную снаружи, но содержащую в знаменитой «Капелле Бранкаччи» фрески Мазолино, Мазаччо, которых считают учителями Липпи, ибо они трудились над фресками в то время, когда Филиппо был еще отроком и, несомненно, наблюдал их работу. Через несколько десятилетий он закончит дело своих учителей…

О Флоренции трудно рассказывать — нужно или «занудствовать» в русле искусствоведческого изыска, или стремительно идти туристической толпой, помечая в личном дневнике, или просто в памяти, «вехи большого пути» под названием «я тут был».

Все они: и великие — всем известные, и, представьте себе, вполне безвестные монахи-живописцы, имена которых как-то не запечатлелись в истории, но которые были под стать великим, жили рядом, ведь старая Флоренция совсем маленькая! Они общались, учились друг у друга, учили друг друга, причем без зависти в сердце (так мне казалось, и так об этом свидетельствовало их творчество). Они были движимы только восторгом возможностей, открывшимися перед человеком Возрождения — свободно творить!

Если не увидеть фрески в Санта Мария дель Кармине, нить преемственности прервется почти у основания! Поэтому вернемся сюда еще когда-нибудь, а пока запомним потрясающую фреску Мозаччо «Изгнание из Рая» и вновь произнесем имя Филиппо Липпи.

Воспитанный в монастыре сирота, пожалуй, не имел другого выбора, как стать монахом, однако, его восхищали не только религиозные сюжеты, но и окружающая жизнь. Он был полон сил, надежд юности, его интересовали и религиозные полотна Фра Анжелико, который в некотором роде был его наставником, и работами северных мастеров, ведь во дворце Великолепного уже появились картины и Ханса Мемлинга и Гуго ванн дер Гуса, которые так необычно и с любовью писали природу.

Четырнадцать лет, с 1452 года Филиппо Липпи расписывает собор в Прато. Здесь в монастыре он знакомится с монахиней из монастыря Санта-Маргарита. Их любовь была взаимной и очень яркой. Побег, возвращение, наказания… Если бы за влюбленных не вступился перед Папой сам Козимо Медичи, который действительно был покровителем талантов, влюбленным пришлось бы плохо.

Это известный «Портрет молодого человека с медалью», на которой изображен Козимо Медичи, написанный Боттичелли и хранящийся в Уффици.

Итак, по ходатайству Отца отечества, монашеские обеты, которые именно в католицизме нередко принимались слишком рано, без должной подготовки и осмысления, были сняты. В 1457 году, у влюбленной пары родился сын, тоже Филиппино, который впоследствии, как и его отец, стал известным художником.

Очеловечивание небесных образов, превращение их в земные, в силу воспитания и такой необычной судьбы, у Липпи получается как-то особенно легко и естественно.

Обращает внимание расположение Мадонны на его полотне — она словно выступает за рамки картины, обозначенные автором, и этим становится ближе нам: и в том мире, и в этом…

Можно предположить, сколько бессонных ночей, проб, поисков, было предпринято художником, чтобы изобразить, ну хотя бы этот легкий ветерок, что чуть надувает прозрачную легкую головную накидку и этим подчеркивает необычайную нежность образа… Можно ли эту хрупкую красоту, что расцвела Любовью на грани Земного и Небесного «подфотошопить» — «чтобы ярче было», или вооружить зрителя фонариком, дабы «лучше увидеть детали». Но ведь тогда все непременно погаснет и картина замолчит.

И стоит ли отправляться в такое далекое путешествие для того, чтобы пробежаться по залам, в которых висят застывшие в недоумении картины — они начали рассказ, а их перебили, не слушают, вот они и замолчали…

Общение с произведением искусства — это тайна! Нужно подняться повыше, чтобы подтянуться к гению, хотя как раз все гениальное просто, это мы, грешные усложняем наш гармоничный и такой радостный Мир.

Каждый вечер мы с мужем, вспоминали в отеле увиденное за день, а старые стены слушали. Кажется, что «старый аристократ» смотрел на нас все более благосклонно.

Тонкие, льняные полотенца меняли ежедневно, постель также всегда была белоснежна и свежа… На второй день пребывания на своем рабочем столе (в номере был и такой) обнаружила бутылочку красного вина, два бокала и именное письмо в конверте, написанное на фирменной бумаге отеля: «Аристократ» благодарил и просил принять маленький презент…

Пьем вино, прикусываем хороший сыр, разговариваем об искусстве… «Игра в бисер»…

Наверное, нужно бы подняться в бар, выйти на широкий балкон отеля и медленно потягивая это доброе вино обозревать великий город, но, усталость от впечатлений дня берет верх. Право же, нет сил. Пусть это случится в следующий раз! А то, что в следующий раз во Флоренции, я остановлюсь именно в этом отеле, у меня уже не вызывает сомнений…

Нет, я не хотела бесед с Макьявелли. Ласковая Флоренция была мне милее споров о природе Зла. Но я никогда не бегу от разговоров с умным собеседником, а «старый аристократ», которого я малодушно не хотела брать в гиды, был хорошо воспитан, чтобы настаивать. Но, видимо в его власти было создать обстоятельства…

Последний день нашего пребывания во Флоренции решили прожить без планов, ходить «куда глаза глядят», за исключением давно задуманного посещения Русской Православной церкви.

История православия во Флоренции имеет давнюю историю и восходит к началу XIX века, однако, данный пятикупольный храм, чем-то напоминающий Храм Василия Блаженного в Москве и «Спас на Крови» в Петербурге, был освящен не так давно — в 1903 году.

К сожалению, храм был закрыт, так как службы, согласно расписания проводятся в нем лишь по Воскресеньям, не считая великих праздников.

В этом храме возносили свои молитвы к Небу многие мои соотечественники, от представителей царской семьи, до режиссера Андрея Тарковского. Вспомнился фильм «Ностальгия» и еще многое-многое. Было жаль, что не увидела и не услышала знаменитый колокол… Прекрасные купола тоже реставрировались и были задрапированы, поэтому сфотографировав из-за ограды храмовое здание, пошли по улицам, в достаточно произвольном направлении.

Неожиданно оказались у церкви Сан-Марко. Музей Сан Марко был в списке желаемых к посещению достопримечательностей и мы зашли.

Сегодня Сан-Марко — это целый архитектурный комплекс, который включает и Basilica di San Marco и Museo Nazionale di San Marco.

Оказалось, что бывший монастырь, превращенный в музей тесно связан с именем Савонаролы и вот тут, дела давно минувших дней, но в уже знакомых исторических персонажах и лицах, тесно обступила меня. Диалог был неотвратим. Что ж! Я приняла приглашение.

Вернемся к фреске Мазаччо…

Любой художник не просто пишет картину на религиозный сюжет, пусть даже по заказу, он глубоко переживает библейское событие, глубоко осмысливает его, а потом воплощает свои представления через образы искусства…

Мазаччо прожил недолгую жизнь (1401–1428) — всего 27 лет. Его фреска «Изгнание из Рая» необыкновенно динамична, это страстный вопль отчаяния, который слышен и через века.

Иногда у людей, далеких от знания Сути вещей, к которому, кстати, так стремилось Возрождение, возникает искаженное представление о Грехопадении. Так некоторым нашим недалеким современникам кажется, что это акт обладания друг другом Адама и Евы. Ничего подобного!

Мы часто называем Бога Творцом. Человек, созданный по Образу и Подобию Божьему тоже был создан как творец, а это значит, что для воплощения высшего замысла Человек должен был быть наделен Свободой воли, которую, по Высшему Закону не отнимает даже Всевышний. Человек может творить добро и может творить зло — он свободен в выборе, без этой свободы нет творчества.

Конечно, над человеком есть Воля Божья, которую человек может или выбрать свободно или так же свободно отказаться от нее. Адам и Ева вышли из этой Воли, отделились, нарушив Завет Божий, который состоял лишь в одной заповеди: не есть запретный плод. Они захотели быть сами «как Бози»! Они добровольно отделились от Бога и получили то, чего якобы захотели, не ведая последствий. Своеволие первых людей — отказ от исполнения Высшей Воли, направленной на Благо, и было первым актом грехопадения, а все остальное — следствия. Изгнание из Рая не наказание, как это понимают многие, а трагический акт движения свободной воли человека в сторону Зла. А дальше… Вся история Человечества.

Макьявелли было всего 9 лет, когда был раскрыт заговор Пацци. Ребенок — он видел, как флорентийцы, которые жили в прекрасном городе, где расцветало искусство гуманизма, издеваются над трупами прилюдно повешанных в окнах Синьории, зачинщиков. Тогда он впервые увидел толпу, упивавшуюся своей яростью.

Никколо воспитывали события и полная противоречий, окружающая жизнь.

После заговора Лоренцо стал жестче, но хвалебные панегирики, которые пели ему гуманисты становились все льстивее. Макьявелли было 23 года, когда после смерти Лоренцо к власти пришел не столь мудрый и не столь талантливый Пьеро Медичи. Его тирания закончилась оккупацией французов. «Я прикажу ударить в барабаны» — сказал Карл VIII, на что Пьеро Каппони, возглавивший в то время Флорентийскую республику ответил — «А мы ударим в колокола». Людям не на что было надеяться, кроме как на религиозного лидера, который бы оформил их воодушевление на борьбу против оккупации, за счастливую жизнь в их благословенном городе, и таким лидером стал монах Савонарола.

В то время как Макьявелли все дальше отходил от Бога, Савонарола — прекрасный проповедник овладел умами многих.

Они шли разными путями.

Макьявелли видел счастье Флоренции в республиканской форме правления, но под сильной и жесткой рукой. Он написал «Государь» — как руководство к действию некого идеального правителя.

Савонарола же видел счастье республики только через нравственное обновление всех людей, без привилегий.

Он смело обличал Папство, власть предержащих, не щадил в своих проповедях и простых граждан, которые, по его мнению погрязли в грехах, поэтому имел врагов во всех слоях общества, но его влияние на умы и души людей было велико.

Савонарола был настоятелем монастыря Сан Марко, сам вел аскетический образ жизни и такую же аскезу требовал от всей братии, да и вообще от всех людей. Постепенно, за четыре года правления монаха, Флоренция изменилась. Больше не было празднеств, шумных пиров, женщины сняли свои украшения, многие аристократы ушли в монастырь. Однако нововведения Савонаролы становились все более нелепыми. Он организовал отряд мальчиков, которые врывались в дома флорентийцев, с целью проследить за исполнением Заповедей… Юные посланники монаха бегали по городу, отбирая, так называемую «суету»: светские книги, музыкальные инструменты, духи, украшения дам и так далее. Все собранное предавалось публичному и торжественному сожжению на так называемом «костре тщеславия». В то же время, народ верил монаху, под обаяние этой неординарной личности попал и Сандро Боттичелли. Известно, что на таком костре сгорело несколько полотен художника, на мифологические (языческие) сюжеты, которые сам Сандро добровольно принес и бросил в костер…

А Макьявелли учил государя быть жестоким, не бояться лжи во имя упрочения власти, которая, в сущности, была, по его мнению, только во благо народа.

В своей книге он вполне искренне писал, что помраченную природу злого человека можно остановить только такими же методами, причем в этой вечной схватке победит тот, кто искуснее во зле. О людях он пишет … «они неблагодарны и непостоянны, склонны к лицемерию и обману, их отпугивает опасность и влечет нажива: пока ты делаешь им добро, они твои всей душой… когда же у тебя явится в них нужда, они тотчас от тебя отвернутся».

Он задается вопросом: должны ли подданные государя любить или бояться и доказывает, что страх надежнее любви, которая непостоянна.

Невольно вспоминается картина Боттичелли «Клевета», что находится в Уффици.

Сюжетом для полотна послужил рассказ греческого писателя II века до н. э. Лукиана о картине художника Апеллеса, изобразившего свое оклеветание в аллегорической форме.

На картине изображена бурная сцена неправедного суда, где аллегорические персонажи, олицетворяющие человеческие пороки действуют в роскошном интерьере, характерном для богатых домов Возрождения.

На троне восседает неправедный судья с огромными ушами, в которые так удобно нашептывать двум женщинам: Неведению и Подозрительности. Изможденный мужчина в рваных темных одеждах — Зависть. Женщина с факелом в руке тащит за волосы самого художника Апеллеса. Ее угодливо украшают цветами еще две женщины: Коварство и Обман. В левой стороне стоит обнаженная, всеми покинутая Истина, лишь Раскаяние — мрачная старуха в погребальных одеждах — опасливо оглядывается на нее.

Макьявелли знает эти страсти, но его способ борьбы — привлечь столь несимпатичных героев на свою сторону, заставить их служить ему, или государю, которого он обучает мастерству политики, для достижения цели.

А Савонарола все больше сам верил в свою избранность, и когда ненавидящая его оппозиция сплела интригу, в результате которой монах должен был явить чудо, которое всегда так жаждет толпа — пройти невредимым через костер, он отказался от испытания. Тогда разочарованные люди, которые еще вчера были готовы идти за проповедником куда он только позовет, умело подстрекаемые многочисленными врагами монаха, пришли в ярость.

Савонаролу жестоко пытали, потом повесили, а прах сожгли и развеяли по ветру.

Музей Сан Марко потрясающе интересен, ведь это хранилище средневековой Итальянской культуры! Однако без понимания истории, не зная о судьбе выдающихся людей того времени, которые так же отчаянно искали себя на путях истины, как безутешно стенали Адам и Ева на фреске Мазаччо, знакомство с экспонатами музея будет глухим.

Помню, как много лет назад в Петербурге, в Эрмитаже, состоялась потрясающая выставка «из коллекции Медичи». Я ходила из зала в зал почти на цыпочках, это было невыразимое счастье. И вдруг, когда я зашла в один из залов — я хорошо помню, как повернула направо… прямо перед собой увидела картину, на которую пошла, забыв обо всем.

Картина потрясла меня и словно «затянула» в сюжет. Изображалась Флоренция — просыпающийся город вдали, ласковое утро, потом мой взгляд переместился и замер на помосте, который соорудили — оказывается для казни, и по нему уже шли люди… Горел страшный костер…

А на переднем плане обычные горожане, за спиной которых происходила эта человеческая трагедия, уже, видимо насмотревшись, и пресытившись зрелищем, судачили о делах дня. Тогда меня потрясла обыденность происходящего!

Много лет и даже десятилетий, я хотела увидеть эту картину, вспомнить и понять, что же меня тогда так толкнуло в сердце.

Когда в этот раз я впервые летела во Флоренцию, я тайно надеялась увидеть ее! Я искала запомнившую картину в Уффици, искала ее и во дворце Питти… Я хотела, наконец, понять — что за событие там было изображено.

И вдруг, в келье Савонаролы эта встреча произошла.

Первые впечатления — восторг от встречи и… разочарование. Почему-то моя память запечатлела большое полотно и яркие краски. Право же, я не знаю, увидела я в келье именно тот вариант картины, которая выставлялась в Эрмитаже, или одну из каких-либо копий, может быть предварительных… Не знаю! Может быть, это моя фантазия и память оказались более изощренными и во времени «дописали» полотно, снабдив его новыми деталями и красками. Но все же, это была она! В великом трепете, я узнала ее, ту, которую я так безуспешно искала во Флоренции! Скромное полотно, но все то же, потрясшее меня когда-то равнодушие собравшихся на площади, к чужой боли, к чужому страданию. Оказывается, художник изобразил казнь Савонаролы…

Смотрительница, почувствовав мое повышенное внимание, стала что-то рассказывать мне на итальянском, я отвечала, возможно, невпопад, но мы обе были глубоко взволнованы.

«Старый аристократ», который, несомненно, все устроил, не докучал разговорами. Он молча, на расстоянии, следовал за мной и кажется, был доволен уже тем, что исполнил одно мое тайное желание, но при этом еще и открыл целый новый мир, целый пласт культуры. Древние фолианты — замирает душа!

Я знала, что монастыри Средневековья были хранилищами осколков античной культуры, которую без их попечения человечество не смогло бы спасти от варваров, я знала, что эти монастыри, с их библиотеками и научными изысканиями были центрами европейской культуры, но вот теперь в доказательство, я увидела один из них, может быть самый знаменитый, увидела своими глазами!

В этой библиотеке судили Савонаролу…

Я проходила по узким коридорам монастыря, смотрела на потолки, почти такие же, как и в моем гостиничном номере.

Я заглядывала в кельи, с прекрасными фресками фра Анжелико… Невозможно не показать теперь его великое творение — фреску Благовещание, в келье № 3, куда так стремятся туристы…

Конечно же, посещение этого монастыря — отдельный разговор! Невозможно теперь все смешивать. Однако можно и, наверное, все же нужно сопоставить две фрески, которые, если вдумчиво их прочитать могли бы дать ответ и Макьявелли, и Савонароле, а также всем нам — людям уже XXI века.

«Изгнание из Рая» — фреска Мазаччо, где люди нарушили Высшую Волю, впустив в мир, Зло.

«Благовещание» — фреска фра Анжелико, на которой Дева Мария, будучи земным человеком, глубоко веруя в благость Божественной Воли, без колебаний принимает ее, явив, таким образом, не утраченную человеком способность к выбору Добра, явив новую возможность земного, падшего и отпавшего человека, к обожению!

Добро обладает творческой силой, оно способно гасить зло. Зло же не способно к творчеству, она размножается путем простейшего деления. «Зло за зло» не предотворащает беду (как же заблуждался Никколо!) но умножает его, как раз и создавая условия для существования зла.

Да, видимо невозможно было, прогуливаясь по улицам Флоренции, заглядывая в ее сокровищницы, обойти этот непростой разговор о Добре и Зле! Вначале я хотела избежать — каюсь, уж очень ласковое солнце светило в голубом небе, слишком радостно цвела прекрасная Флоренция, но «старый аристократ» поправил меня, и я мысленно возблагодарила его за это выстраданное (так мне показалось) неравнодушие.

Теги: Культурно-познавательный туризм