Жизнь на Сене

Это Секвана, тут город паризиев. Это было черт знает как давно — когда кельтское племя облюбовало этот милый островок посреди реки. Время шло, поколение сменяло поколение, городок продолжал расти и постепенно выплеснулся за пределы Сите, расползшись по берегам. Кто бы мог сейчас подумать, что богемный и респектабельный правый берег тогда представлял собой болотистую низину, для жизни малопригодную. Но это пока за дело не взялись рыцари-тамплиеры… Они начали, король Генрих IV завершил мелиорационные работы — и вот Марэ уже респектабельный район буржуа и аристократии. Хотя как был «Marais», то есть болотами, так и остался…

Берег левый, или Рив Гош, быстро снискал себе славу прибежища студентов и прочей небогатой богемы — в XI веке тут появляется первое подобие университета, впоследствии ставшего всемирно известной Сорбонной; «Картье латан», Латинский квартал, куда Пуччини поселил своих героев в опере «Богема» — потому и прозвали латинским, что кругом штудировали латынь и на латыни.

На левом берегу — книжный рай, самый знаменитый букинистический рынок Парижа раскинулся тут, под крылышком сурового Нотр Дама. Река времени вносит свои коррективы — и в угоду туристическому буму века двадцатого и особенно двадцать первого, лотки завалены псевдо-акварелями и сделанными «под старину» афишами Тулуз-Лотрека. Я — сумасшедший псих до книг. Я могу не купить себе очередное платье, но мимо очередной книжки не смогу пройти ни в жизнь. И всем прочим носителям с упорством маньяка старого консерватора предпочитаю один — бумажный. Ну как можно сравнить удовольствие подержать книжку, еще пахнущую типографской краской, в руках, полистать странички, почеркать карандашиком в особо понравившихся местах, с бездушным куском электронного пластика? И если это все и про вас тоже, и один вид подобных книжных развалов вызывает у вас дрожь в кончиках пальцев — то смело раскапывайте сувенирные фантики, под ними вы найдете кучу сокровищ — книг, журналов и открыток, преимущественно середины прошлого века издания.

Тут же, через дорогу, за маленьким сквером — легендарный книжный магазин «Шекспир и компания» и одноименное кафе, который изначально находился недалеко от театра Одеон и принадлежал Сильвии Бич, первой издательнице «Улисса» Джеймса Джойса.

На самом деле, извести эти книжные развалы на берегу Сены пытались и король-солнце Людовик XIV, и барон Османн — причины у каждого были свои. Луи справедливо полагал, что подобные места — это рассадник «левых» идей, Османна же больше всего волновала чистота линий исторического центра, но букинисты все-таки оказались живучей. Может быть потому, что рытье в старых книгах доставляет ни с чем не сравнимое удовольствие, которое сродни только поиску сокровищ? Впрочем, это он и есть… поиск сокровищ.

А потом был Нотр Дам. Тот самый, который де Пари… Почти семь лет назад, в тот самый первый мой визит в Париж, я зашла в его сумеречное каменное чрево как в иной мир. Я никогда до этого не видала ничего похожего — это был первый готический собор в моей жизни. И как и в жизни — даже если помидоры давно уже завяли, и даже вообще ничто не напоминает, что они когда-то были, самый первый все равно останется в памяти. Это потом я уже повидала много его соплеменников — были в моей жизни и роскошный Святой Вит, и поражающий воображение Кельн, и витражный Шартр, и ослепительно-элегантный Амьен, и еще много других, потише и попроще. Но то самое первое «ощущение Нотр Дама» я все равно буду хранить где-то в потаенном уголке своей души.

«Прежде всего — чтобы ограничиться наиболее яркими примерами — следует указать, что вряд ли в истории архитектуры найдется страница прекраснее той, какою является фасад этого собора … Это как бы огромная каменная симфония; колоссальное творение и человека и народа, единое и сложное, подобно Илиаде и Романсеро, которым оно родственно; чудесный итог соединения всех сил целой эпохи, где из каждого камня брызжет принимающая сотни форм фантазия рабочего, направляемая гением художника; словом, это творение рук человеческих могуче и преизобильно, подобно творению бога, у которого оно как будто заимствовало двойственный его характер: разнообразие и вечность». Кто знает, что было бы сейчас на этом самом месте, если бы не Виктор Гюго. Не совсем укладывается в голове — но, тем не менее, это так; гордость парижан и всех французов, место, куда опрометью несутся гости столицы и о котором принято говорить не иначе как с легким придыханием — Собор! Парижской! Богоматери!!! — к началу девятнадцатого века находился в состоянии настолько печальном, что всерьез подумывали о его сносе. Клич, брошенный Гюго, был подхвачен Эженом-Эммануэлем Виолле-ле-Дюком, под руководством которого в 1841 году началась масштабная реставрация собора. А последнее слово было сказано префектом Сены бароном Османном, который как раз в эти годы и затеял свою знаменитую «пластическую операцию» Парижа.

А потом был 1999 год, и гремевший на весь мир «Nоtre Dame de Paris», и я влюбилась в харизматичного Квазимодо-Гару, который в моем представлении стал воплощением мужчины, мужчины-француза. Хотя вообще-то Гару канадец… Но разве есть смысл говорить о таких условностях, как национальность, когда он так проникновенно, до мурашек, пел по-французски и о Франции! Зеленоглазая цыганка-Эсмеральда и страсти по Нотр Даму — пиар, начатый еще Гюго, подхлестнул новый виток интереса к собору, я даже слышала, как в очереди передо мной компания туристов — их этническую принадлежность утверждать не берусь — распевала «il est venu le temps des cathedrales…». Нотр Дам де Пари, с легкого пера Виктора Гюго, обрел какую-то почти мистическую славу и притягательность, которую не перешибить даже потрясающе красивому Амьенскому собору с его головой Иоанна Крестителя. В конце концов, в Иоанна Крестителя верят далеко не все, а история красоты, любви и страсти мало кого оставит равнодушным.

Нотр Дам стоит в самом Сердце. На площади перед ним — Point zero, «Нулевой километр», точка отсчета не только всех французских автострад, шоссе и проселков, но и вообще всего, что есть Франция. А вокруг плещет свои воды река времени — Сена.

И швец, и жнец, и на дуде игрец. Вода — это универсум. Из нее все выходит, в нее все возвращается. Она меняет все вокруг, не изменяя себе. Вода точит камни мостов и набережных, унося в небытие все, чему случится затесаться в ее поток. За две тысячи лет их сотрудничества Сены была для парижан всем — и кормильцем, и защитой, и прачечной, и сточной канавой, и молчаливым свидетелем преступлений. Конечно, от такой жизни иногда она выходила из себя — как случилось в 1910 году во время сильнейшего наводнения — терпение Сены вышло за отметку 8,68 метров, еще чуть-чуть — и вода хлынула бы в город.

К счастью, этого не произошло — помогло то, что к тому времени своенравную красавицу уже одели в камень. Но система канализации, подвалы и метро ощутили на себе в полной мере все прелести разгула стихии. Правильно говорят, что женщин лучше не злить. Вообще Париж напоминал Венецию во время «высокой воды» целых 35 дней, только потом вода начала уходить из города. Этого урока парижанам хватило — на Сене тут же начались гидротехнические работы, людям удалось договориться со своим genius loci

.

Сейчас Сена тиха и практически безобидна. Вместо неверных жен и проштрафившихся должников, сегодня из нее вылавливают разве что ключи от «замочков любви», которыми густо увешан мост Искусств. Страшно глупое занятие, которое почему-то распространилось по миру со скоростью эпидемии гриппа, и теперь сумасшедшее количество мостов изуродовано таким же образом…

А еще каждое лето, на четыре недели в августе, набережная Жоржа Помпиду превращается в «Песочницу на Сене»: пять тысяч тонн песка, десятка два пальм в кадках, шезлонги, зонтики, сетка для пляжного волейбола — и вуаля, voici уже не скоростная автомагистраль, а городской пляж. Только вот, купаться в Сене все равно нельзя…

… зато в ней можно жить. Или на ней… хотя нет, наверное все-таки в ней. На ней живут все владельцы окрестных домов и квартир, но это все не то. Под увитыми диким виноградом набережными пришвартованы десятки барж. Но не тех, которые катают по Сене туристов, а тех, которые пришвартованы навсегда, тех самых — которые и есть самая удивительная и нестандартная парижская недвижимость. Но баржа — это же корабль, он же плавает, разве можно его считать недвижимостью??? Очень даже да. Те, кто в свое время — точнее в 1933 году это было — придумал жить в таких «плавучих апартаментах», поначалу тоже так думали — мол, плевать я нас Вас хотел, дорогая налоговая инспекция, с Вашим грабительским налогом на недвижимость. У меня есть лодка, буду жить на ней… и вообще я от вас уплыву куда хочу. Ну ну)) Налоговая почесала тыковку, быстро смекнула, что к чему, и теперь владельцы барж платят точно такой же налог, как и все остальные. Ибо — главное слово во Франции это «эгалите». Как говорится, за что боролись, на то и напоролись…

Кроме того, поплавать в свое удовольствие, а потом причалить где-нибудь, где попросит душа, тоже не получится — сначала нужно получить разрешение в Департаменте водных путей, а сделать это ой как непросто — мест мало, желающих много, очередь — длиннее, чем в СССР времен развитого социализма, и движется она с черепашьей скоростью. А иначе «романтик» под Эйфелевой башней обойдется в сумму от 150 евро. В день. Ну и сама парковка, хоть и водная, но тоже стоит денег, и немаленьких. Сумма зависит от того, где. Так что, если душенька просит ночного Нотр Дама — готовьте ваши денежки… В общем, как вы уже поняли, из плюсов такой жизни — это романтика и ощущение пусть относительной, но все-таки свободы. Ну и возможность пожить, как Пьер Ришар;)

Про красоту. А еще Сена — это авеню всех авеню, бульвар всех бульваров, круче которого даже Османн ничего не смог придумать. Наверное, поэтому куча всяких разных красот выстроилась по ее берегам, как школьники на перво-сентябрьской линейке. Короли всея Франции могли выбирать любое место — и они выбрали поближе к Сене. Но тогда там была еще жуткая окраина, если не сказать — деревня. Королева-итальянка Мария Медичи, привыкшая к изысканной роскоши родной Флоренции, нашла Лувр совершенно кошмарным. Впрочем, ей и сама Франция-то не так чтобы очень понравилась. Так что при первой же возможности она постаралась разбить под окнами сад, на родной итальянский манер. Увидеть его нам с вами, увы, уже не дано — сад Тюильри потом был перекопан и перекроен Андре Ле Нотром.

А на другой стороне Сены — здание самого знаменитого железнодорожного вокзала в мире. Он появился на месте руин, которые оставили после себя «великие французские революционеры», спалив до основания дворец Орсэ. Руины в центре Парижа, в аккурат напротив Лувра и сада Тюильри, долго радовали глаз парижан, пока наконец-то не нашелся умный человек, который придумал, что с ними делать. На носу была Всемирная выставка 1900 года, народ нужно было чем-то удивлять — вот и решено было построить на этом месте самый что ни на есть современнейший вокзал. Архитектор Виктор Лалу создал великолепное здание, прекрасно вписавшееся в окружающий пейзаж, смотришь сейчас на этот вокзал-музей, и кажется, что он тут был всегда.

Но вокзальный век оказался недолог — технологии скакали вперед семимильными шагами, такое было время… Поезда становились все длиннее и длиннее — а иначе они просто не могли удовлетворять все увеличивающийся спрос на железнодорожные перевозки, а вот возможностей для удлинения платформ у вокзала, затесавшегося в самый исторический центр города, уже не было. Поэтому уже в 1939 году вокзал закрыли, рельсы убрали, и у Лувра опять появился реальный шанс поиметь руины в качестве вида из окон. Спас ситуацию президент Валери Жискар д`Эстен, в чьей голове и родилась гениальная в своей простоте мысль создать в Париже три художественных музея с разбивкой по периодам. Все искусство вплоть до 1848 года было решено оставить в Лувре, для двадцатого века уже строился центр Помпиду, и только вот XIX век девать было некуда. Тут-то взгляд президента и упал на простаивающее без дела роскошное здание в самом сердце города. Вот примерно так Париж и получил один из самых прекрасных своих музеев. И только надпись «Paris-Orleans» на фронтоне нет-нет да навевает легкую ностальгию…

Но совершенным особняком среди всех красивостей, которые собрала себе Сена, стоит одна, та самая, о которой за сто с небольшим лет ее жизни сказано и написано, наверное, больше, чем о египетских пирамидах за четыре тысячи лет. Такая молодая и такая популярная — с того момента, когда постоянно-непостоянное общественное мнение вдруг сменило пятую точку на милость и повернулось к «уродливой металлической громадине» лицом, она собрала уже все регалии, какие только было можно — и символ Парижа, и символ Франции, и самая посещаемая достопримечательность мира…

Сена у подножия Эйфелевой башни — это туристический оазис. На обеих ее сторонах тут швартуются многочисленные «бато» — «Бато муш», «Бато паризьен» и прочие лодки, зазывающие туристов на круизы по Сене. На комфортабельных корабликах, с неплохими аудиогидами — это действительно очень приятное развлечение! Но наибольшей популярностью пользуется тот круиз, что стартует в восемь вечера — часовая прогулка по красавице-Сене, что нежится в последних лучах закатного солнца, и в девять он возвращается к месту швартовки. Как раз в то самое время, когда Эйфелева башня начинает свой великолепный спектакль, и мириады огней отражаются в потемневших ртутно-черных глазах реки.

Анатоль Франс как-то сказал, что «нельзя быть полной посредственностью, если вы воспитываетесь на набережных Парижа, напротив Лувра и Тюильри, рядом с дворцом Мазарини и славной рекой Сеной, которая течет между башнями, башенками и шпицами колоколен…" А вы как думаете?